Граф Иоанн Каподистрия, президент Греции. Часть VI

06.05.21 21:49
Автор Теплов В.
1983

Памятник Иоанну Каподистрии в г. Нафплио

Когда сходит в могилу видный политический деятель, обыкновенно считают уместным делать оценку его качеств. Относительно графа Каподистрии длинные рассуждения, как кажется, были бы излишни;

чтобы отдать себе отчет в истинной величине его, достаточно оглянуться на все, что им было сделано в кратковременное управление его Грециею: за него говорят дела, а не слова. Забудем страстные нападки его политических противников, обратим внимание лишь на результаты, достигнутые им втечение периода времени крайне короткого, и мы с уважением должны будем преклониться пред этою высокою во всех отношениях личностью.

Приняв страну в последней степени разорения, с населением, одичавшим вследствие тяжелой, продолжительной войны, ознаменованной характером жестокости, присущей всем религиозным войнам, граф Каподистрия сумел из совершенно разрозненных элементов создать государство со всеми задатками будущего развития. Опытною рукою берется он прежде всего за устроение важнейших частей государственного управления — церкви, народного образования, условий существования сельского населения, земледелия, армии и флота, намечая для всего верные пути и закладывая прочное основание для будущего благосостояния страны. Он не спешит, в угоду Западу, гнаться за призраком представительного правления, находя для того необходимым предварительное политическое воспитание народа, только что выбившегося на свободный путь после нескольких веков почти полного бесправия. Он с презрением относится к несправедливым нападкам, так как он работает не только для сегодняшнего дня и не для приобретения популярности, а трудится для будущего, черпая в самом себе силы для исполнения своего трудного дела, отдаленные результаты которого видны ясно лишь его умственным очам, оставаясь пока недоступными пониманию большинства.

Искусно победив многоразличные трудности и устроив главные части внутреннего управления, подняв кредит и торговлю, организовав судебную часть, обеспечив условия общественной безопасности, президент не оставляет без внимания и второстепенных вопросов; кипучая деятельность его не знала устали, и с полным беспристрастием можно сказать, что он весь отдался служению своей задаче, вложив в нее всю свою душу, все свое уменье и все Богом дарованные ему таланты. При этом не следует забывать еще одного важного обстоятельства. Граф Каподистрия организовал все отрасли государственного хозяйства, располагая лишь самыми малыми денежными средствами. При годовом бюджете доходов, не достигавших и семи милионов франков в год, он должен был, кроме общих расходов по управлению и устройству государства, вести еще войну с турками в продолжение двадцати месяцев, причем за все это время нужно было содержать двадцатитысячную армию и свыше сорока больших и малых военных судов. Затем, при вступлении его в управление, государство не владело никакими запасами оружия и пороха. В 1832 году в арсеналах Греции находилось четыре полных полевых баттареи, 12 000 ружей и слишком 300 000 фунтов пороха ¹⁸.

Не будем говорить о личном бескорыстии графа Каподистрии. Едва прибыв в Грецию, он пишет, между прочим, в январе 1828 года адмиралу Кодрингтону, указывая на нищету Греции и пустоту государственного казначейства: «я снабдил полномочием г. Кондоставло, дабы он купил в кредит в Мальте и прислал мне как можно скорее два груза провианта на сумму от 20 до 25 тысяч талеров. В обеспечение этой суммы я его уполномочиваю дать в залог все, что у меня лично еще осталось, а именно мое небольшое имение на острове Корфу. Больше этого я ничего не могу сделать» ¹⁹. Втечение четырех лет граф Каподистрия служил отчизне на свой собственный счет: он сам отказался от 150 000 франков, назначенных ему аргосским народным собранием, и сам ссудил казне из личных своих средств 800 000 франков.

Вообще, как человек, граф Каподистрия был вылеплен по образцу знаменитых мужей древности: серьезный, величавый, строгий к себе, снисходительный к другим, идеально бескорыстный, жертвующий отечеству все, чем он владел, упорный в преследовании раз намеченной цели. Редко можно было встретить в одном человеке соединение стольких прекрасных качеств: обширный, глубокообразованный ум, удивительное трудолюбие, простота нравов, отсутствие всякой надменности и высокомерия, — все это соединенное с искреннею религиозностью и верою в Провидение.

Скромность графа Каподистрии была так велика, что он был, например, крайне недоволен, когда правительство выставило его имя на только что отчеканенной новой серебряной и медной монете.

Конечно, покойный президент Греции, как и всякий человек, иногда ошибался, и ему ставили в упрек некоторую склонность к своим родичам и уроженцам Ионических островов. Даже его панегиристы допускают, что он не всегда был счастлив в выборе себе помощников, но в оправдание его необходимо заметить, что при настоятельной надобности все организовать заново президент вынужден бывал брать из толпы те элементы, которые там создались во время анархии, а иногда выбор их зависел от соображений внешней политики, и не мудрено, что из желания большей государственной пользы он прибегал чаще, чем быть может это следовало, к услугам тех корфиотов, способности которых были ему издавна известны из личного опыта.

Чтобы завершить характеристику графа Каподистрии, достаточно, по моему мнению, привести выписку из его письма, посланного накануне его трагической кончины, 26-го сентября 1831 года, к давнишнему его другу, швейцарцу Эйнару, банкиру, пожертвовавшему громадные капиталы на борьбу Греции за независимость, — письма, писанного президентом, очевидно, в тяжелую минуту, под влиянием горьких разочарований: «ни страх пред интригами или интриганами, ни боязнь пред длинными столбцами некоторых журналов не могут меня отвратить от пути, которым я следую. Пусть говорят и пишут, что им угодно, в конце концев о людях судят не по тому, что о них говорят и пишут, но на основании свидетельства их собственных деяний. Сильный таким убеждением, я прожил, согласно моим принципам, до самого склона моей жизни и был тем доволен. В настоящее время мне уже невозможно переменить свой образ действий: я буду поступать так, как я должен поступать, а там пусть будет, что будет...» ²⁰.

Мог ли несчастный президент предполагать, что в ту минуту, когда рука его начертывала эти пророческие слова, дыхание смерти уже носилось над ним, и лишь несколько часов спустя он, как верный Христов ратник, падет, обливаясь кровью, в преддверии Божьего храма!..

Каким же образом человек с такими, как мы видели, прекрасными свойствами души, которые должны бы были вызывать лишь народную привязанность, мог пасть жертвою убийства, и на кого падает главнейшая часть ответственности за подобное злодеяние?

Личность убийц, совершивших самое преступление, представляет лишь второстепенное значение: они были лишь орудием, почти бессознательным, рассекшим лишь сложный узел общего положения, подготовленного уже издавна; они лишь выступили открыто там, где доселе во мраке роились истинные виновники всего случившегося.

Чтобы понять образ действий Мавромихали, надо вникнуть в мировоззрение, в сердце этих дикарей, которые привыкли считать бесчестием для всего своего рода стерпеть нанесенную им, по их мнению, обиду. Мщением своим они как бы исполняют священный долг, и вот почему, идучи на свое страшное дело, они ставят свечу пред образом, крестятся, усердно молятся, вот почему также Георгий Мавромихали целует, согласно обычаю страны, после совершения убийства свой пистолет, как знак того, что со смертью обидчика честь восстановлена. Им представляется, что и народ одобрит мотив преступления, отдаст им справедливость. Лишь когда Константин Мавромихали с удивлением видит, что народ, наоборот, хочет его растерзать, он оправдывается, ссылаясь на виновность других, подкрепивших его решение и предоставивших средства к осуществлению этого решения. Оба Мавромихали не что иное, как продукт старого строя турецкой Эллады, не смогшие постичь совершившейся с освобождением Греции перемены в воззрениях народа и совершенно изменившихся условий существования этого последнего.

Но следует признать, что при всей жестокости и мстительности характера, свойственных майнотам, они никогда не осмелились бы открыто покуситься на жизнь главы государства, если бы у них пред глазами не было примера безнаказанности и, даже более, поддержки, встреченной со стороны западных держав преступною попыткою бунта гидриотов.

Современные графу Каподистрии греки не даром были потомками прежних, в них оставалась старая закваска древних эллинов, которые послали в изгнание Аристида только потому, что им надоело каждый день слышать о неподкупной честности этого человека.

Обстоятельства, наступившие за окончанием турецкого господства, когда внезапно открылась возможность взаимной борьбы партий, благоприятствовали быстрому росту той жилки политиканства, которая таится в глубине души каждого грека.

На крошечной политической сцене каждый считает себя призванным и способным играть политическую роль, и вот, если оставить даже всякие своекорыстные, материальные побуждения в стороне, вполне естественно, что, раз занавес поднят, все начинают стремиться к этой роли, всеми силами протискиваясь чрез толпу, не брезгая никакими средствами, чтобы опередить, а, если нужно, то и свалить своего соперника и занять первенствующее место.

То же явление замечаем мы в Греции начала тридцатых годов настоящего столетия.

Июльская революция подлила масла в огонь, что не ускользнуло от внимания тогдашнего президента. Политиканы стали силиться «устроить в Греции пародию великой и бессмертной седьмицы (парижской)... они желали возмутить народ... не будучи в состоянии устроить эту пародию с помощью народа, они стараются достигнуть этого с помощью бандитов и с помощью дезорганизации правительства» ²¹.

Стремления политических противников графа Каподистрии нашли себе нравственную и даже материальную поддержку в английском и французском правительствах, враждебно относившихся к графу, как то изложено уже выше, главным образом из-за его привязанности к России.

Еще за полтора года до катастрофы наш посланник в Константинополе предвидел возможность устранения тогдашнего президента Греции, когда писал: «что вызывает неудовольствие Гильемино (французского посланника) и Гордона (английского посланника), так это приверженность к России, которую они предполагают в графе Каподистрии. По всей вероятности, это — единственное и самое великое преступление президента, и мы не должны иметь никакого сомнения, что они отплатят ему за это, даже не останавливаясь пред опасением ввергнуть Грецию в новые революции и отдать на жертву всевозможных случайностей великие европейские интересы. Несколько слов, вырвавшихся у Гордона, указывают на существование точно определенного плана, как удалить графа Каподистрию от управления Грециею» ²². То же самое подтверждает только позднее и наш посол в Париже, Поццо ди-Борго, говоря, что «Франция и Англия работали против несчастного президента, так как подозревали его в бόльшем пристрастии к России — обвинение несправедливое, поскольку это касается греческих дел, в виду того, что граф занимался исключительно этими последними, и мерилом его доверия была лишь степень встречаемого им в интересах этих дел покровительства» ²³.

Особенною откровенностью отличался образ действия Франции и ее представителей, внушенный слепою ненавистью правительства Реставрации и Июльской монархии к той именно державе, которая является единственною естественною союзницею Франции. Сколько понадобилось прожить и лет, и политических бурь, чтобы правящие французские классы постигли, наконец, эту простую истину...

Чрез несколько дней после гибели фрегата «Эллас», сожженного Миаулисом, подгулявшие офицеры с французского военного судна расхаживали по навплийским улицам и кричали почти под самыми окнами президента: «Gloire à Miaoulis, à bas les capotes!» — намек, оскорбительный по созвучию с именем графа Каподистрии.

Противники президента отличались по отношению к французам особою откровенностью, как бы сознавая, что выражения ненависти к графу Каподистрии обязательно встретят сочувственный отклик в французских сердцах.

Пользуясь проездом чрез имения Мавромихали, в Лимени, двух французских инженеров, племянники и братья Петро-бея объявили им, что, под покровительством Франции, они намерены ниспровергнуть настоящее правительство и установить на его место другое ²⁴.

Затем, в высшей степени темна и загадочна роль, разыгранная французскими представителями в день убийства графа Каподистрии.

Не будем говорить о том, что в ночь, предшествовавшую убийству, французские суда пододвинулись к городским укреплениям, и генерал Жерар, как утверждают, взошел на батарею «Пяти братьев» и подал какой-то сигнал. Хотя о факте этом упоминает очевидец ²⁵, тем не менее он представляется столь невероятным, что, по моему мнению, лучше вовсе его отбросить.

Но и помимо этого подверженного сомнению факта имеются и другие производящие, бесспорно, впечатление по меньшей мере странное.

Почему именно убийцы направились к французской миссии, не взирая даже на то, что дорога была им преграждена спускавшимся с горы отрядом солдат? Как объяснить, что спасающийся преступник, видя пред собою солдат, вместо того, чтобы стремиться избегнуть опасности, сам идет на нее, лишь бы только не изменить направления, которым доселе следовал? Это было бы безумно, если не допустить предположения, что уже заранее было решено бежать по такому-то направлению, чтобы достигнуть заранее определенного места, где имелось основание найти себе верное убежище и безопасность.

Самые колебания барона Руана в выдаче преступника наводят на мысль, что он как бы выжидал, не поднимется ли какого народного движения в пользу Мавромихали.

Уже после выдачи Георгия Мавромихали городская стража, наблюдавшая за домом французской миссии, видела, как между 12 и часом по полуночи оттуда вышли тайком какие-то 10 мужчин и 2 женщины ²⁶.

Наконец, почему французский резидент так настаивал на заключении Георгия Мавромихали именно в форте Бурджи, откуда он легче мог бы быть увезен за границу, и что означают его протесты против перевода преступника в форт Паламеди?

Не говорю уже о роли подполковника Пеллиона или генерала Жерара, который прямо вскрыл свои карты.

Надо признать, что если все это было лишь несчастным сцеплением разных случайных обстоятельств, то, по истине, над французами тяготел какой-то особо злой рок, постоянно извращавший настоящие их побуждения.

Из чувства справедливости следует, впрочем, заметить, что не одна Франция стремилась тогда захватить в стране исполнительную власть в свои руки. Ее за-ламаншская соседка точно также старалась не пропустить удобного случая и распростереть свою широкую лапу над несчастною маленькою страною, только что выбившеюся на свет Божий и мучившеюся в междоусобных судорогах.

Лорд Гренвиль, немедленно вслед за умерщвлением президента, предлагал послать в Грецию верховного коммиссара для исполнения решений лондонской конференции, причем этот коммиссар был бы облечен неограниченными полномочиями по отношению к распоряжению находящимися там сухопутными и морскими силами. Таким коммиссаром, по мнению Гренвиля, мог бы быть Стратфорд-Каннинг, либо бывший посланник Гордон ²⁷.

Предположение это не осуществилось, так как не в интересах России было содействовать приведению в исполнение проекта, конечною целию которого было поставить наших агентов в положение подчиненных по отношению к иностранному начальнику и показать султану, что Россия совершенно отстранена Европой от греческих дел, монополия устройства которых принадлежит де отныне исключительно одной Англии. Если бы даже сама Порта не поняла этого, то, без всякого сомнения, нашлись бы искусные коментаторы, которые разъяснили бы ей происшедшую в Греции перемену.

Самое известие о трагической смерти графа Каподистрии было принято английским и французским правительствами крайне холодно; они не отдали справедливости тому значению, которое для блага Греции имело бы дальнейшее пребывание у власти убитого графа, и более склонялись к мысли, что умерщвление президента скорее облегчило и упростило окончательное устройство греческих дел, чем наоборот...

Из всего рассказанного выше само собою вытекает, кому было выгодно скорейшее устранение графа Каподистрии, и что искренно сожалел о преждевременной гибели его лишь простой греческий народ, инстинктивно, чутьем понимавший всю опасность тогдашнего положения и видевший, что для спасения страны была необходима, прежде всего, твердая, сильная власть и прекращение партийных неурядиц и интриг.

И память о графе Каподистрии, как о лучшем деятеле возрожденной Эллады, не умерла не только в самой Греции, но и везде, где ценят людей, отстаивающих национальную самобытность своей страны. Пройдут года, но не исчезнет между сочувствующими православным грекам воспоминание о том, кто вещим словом, неусыпною деятельностью и самопожертвованием отстаивал права своего народа, защищал его святыни, сеял в его сердце здоровое зерно просвещения, гражданского сознания и истинного прогресса, и кто собственною кровью запечатлел свое служение родине...

Часть I / Часть II / Часть III / Часть IV / Часть V / Часть VI