Белая Беседка полная публикация

Спасибо тем, кто отметил работу редакции по подбору фото-иллюстраций к тексту повести. Если подобные публикации , будут вызывать читательский интерес в дальнейшем. наш сайт продолжить размещать литературные произведения малого и среднего жанра написанные на русском и украинском языках. 

Редакция

***

Глава I

 

---

Жизнь прожить -  не поле перейти.
Русская пословица.

За окном без занавесей, выходившим на лакированную ночным дождем крышу, стояла обычная  для этого времени года погода. Почти все небо, напоминая коллаж, было заклеено неподвижными, рваными облаками.  Напоминает толедовский пейзаж,- подумал сухопарый мужчина, хозяин комнаты в коммунальной квартире, прикрывая тыльной стороной ладони утренний зевок. Забулькала вода в медной кофеварке, стоящей на голубом пламени спиртовки.

  Заварив крепкого чаю, мужчина подошел к мольберту в центре комнаты и аккуратно снял простыню с незаконченной картины.  

Справа надо бы охры добавить и четче выписать пилястры колоннады. Траву сквера поярче. В этой работе зеленый имеет смысловое значение, - отхлебнув из граненого стакана в подстаканнике, художник сделал шаг назад,- памятник Барклаю не очень… а вот Кутузов получился. Может убрать часть прохожих с тротуара? Пару с детской коляской посередине точно оставить. Белый костюм, синее платье, красная коляска, надеюсь, этот цветовой набор напомнит зрителю о триколоре. И старушку с палочкой оставить… 

   На небольшом холсте был изображен Казанский собор, если смотреть на него с противоположной стороны Невского проспекта. Точнее, с моста через канал Грибоедова. Ничем примечательным работа не отличалась: хорошая стандартная техника, цветовое решение в соответствии с канонами – результат трех лет обучения в Академии художеств.

Название картине: «Музей религии и атеизма в Ленинграде», художник придумал раньше, чем закрепил на «жирафе»(так он называл свой тяжелый мольберт) отгрунтованный им самим холст на подрамнике. Собственно, оно и послужило поводом к написанию картины.

 По мнению художника, особый  цинизм отношения властей к вере и к христианству заключался в том, что экспозицию музея разместили в православном соборе, одном из красивейших в городе.

 
Фото с сайта Артемис

---

  Дело не в том, что в экспозицию включили «плачущие» иконы, орудия пыток времен инквизиции: дыбу, кресла с гвоздями наружу, кожаные шлемы с отверстиями только для глаз, в которых приговоренные умирали от жажды и голода, глядя на воду и пищу,- рассуждал художник, делая карандашные наброски с натуры.- У власти другая задача, она как бы говорит согражданам: «Смотрите, как средневековая Европа боролась с инакомыслием. Наши методы куда гуманнее: нет пылающих костров с еретиками на городских площадях, ни прочих изощренных изобретений палачей-садистов. Ушли, пусть и в недавнее прошлое,  расстрельные приговоры, составы поездов с «узниками совести» идущие на Север. Теперь в борьбе с инакомыслием практикуют психушки, смирительные рубашки и галоперидол…

    Натянув через голову рабочую блузу, испачканную разноцветными пятнами, художник взял палитру, чтобы счистить засохшую за ночь краску. Отыскав взглядом на подоконнике шпатель с деревянной ручкой, похожий на маленький мастерок, подошел к окну.

 Снаружи, на краю подоконника, покрытого ржавой жестью, сидел голубь. Сидел неподвижно, нахохлившись, прижав бледно-розовый клюв к белой грудке. Пернатые гости на подоконнике было делом обычным, и поначалу мужчина никак не отреагировал. Но уже через минуту, нето из любопытства, нето из жалости к одиноко сидящему в ненастную погоду голубю, художник вернулся к окну. Приглядевшись, обратил внимание, что белый голубь не из обычных городских сизарей, а с перышками, поднятыми воротником на затылке. Красные лапки птицы были сплошь покрыты длинными перьями.

Так он из голубятни. Похож на почтового?- мысленно предположил художник, - Продрог совсем, бедняга.

Он убрал с внутренней части подоконника банки с кистями и коробку мятых тюбиков с краской. Дотянувшись до верхнего шпингалета, потихоньку открыл половину оконной рамы. С улицы потянуло холодной сыростью поздней осени.

   Голубь, повертев головой, посмотрел на художника черными бусинками глаз. Не сразу, будто желая в чем-то удостовериться, стуча по жести коготками, подошел к открытой части окна и запрыгнул на деревянную его часть внутрь комнаты.

Точно домашний, не боится,-  поеживаясь, подумал мужчина и негромко сказал,- ну, проходи, проходи. Я тебе сейчас пшена принесу.

    Вернувшись из кухни с алюминиевой миской, художник поставил ее перед голубем. Убедившись, что покидать комнату пернатый гость не собирается, неторопливо закрыл  окно.

- Ну, вот и славно. Поживи у меня, сколько захочешь,- сказал он.- А я пойду, работать надо.  

   Проведя за мольбертом незамеченные четыре часа, мужчина почувствовал голод. Замочив кисти, он стянул рабочую блузу и, надев ботинки и тяжелый бежевый плащ, вышел из комнаты. Увидев знакомого, симпатичная продавщица булочной поправила голубой колпак.

- Здравствуйте, Илья,-  сказала она, приветливо улыбнувшись. - Вам как обычно?

- Здравствуйте, Лена. Да, все как обычно,- вкладывая в ответ одному ему понятный смысл, ответил мужчина.

- Значит батон и половинку «бородинского». 

Провожая взглядом высокую фигуру художника, женщина жалостливо вздохнула.

    На обратном пути Илья зашел в небольшой гастроном на углу. Посмотрел с тоской на не меняющийся из года в год ассортимент продуктов за стеклом полупустого холодильника. Купив двести грамм «докторской» колбасы, яйца и упаковку творога, вернулся домой. Войдя в комнату, он услышал необычный звук, напоминающий постукивание «ключом» азбуки Морзе. На подоконнике пернатый гость стучал клювом по миске с пшеном. - Надо будет найти «Азбуку Морзе». Может голубь отстукивает какое-то послание, - с улыбкой подумал художник.

* * *

    В этот день к работе Илья больше не возвращался. Перекусив всухомятку, поставил в радиолу виниловую пластинку с записью фортепьянного концерта Скрябина и, заперев на ключ дверь комнаты, достал из топки давно неработающей голландской печи самиздатовскую перепечатку романа Солженицына.

    Завернутая в газету «Правда» копия была плохая, машинописный текст на бумаге типа папиросной, местами читался только с помощью лупы. Хранить в доме подобного рада литературу было небезопасно. И художник решил за ночь дочитать роман, чтобы с утра отнести его назад знакомому литератору.

Чтение прервал раздавшийся в коридоре коммуналки дребезжащий звонок.

    Напряженно прислушиваясь, Илья сосчитал количество звонков. О встрече он ни с кем не договаривался, да и для спонтанных дружеских визитов время было уже поздним. Поднявшись с кресла, он торопливо сунул роман поглубже в дымоход печи и приготовил, на всякий случай, спички.

Если что, сгорит за минуту,- подумал он, выходя в коридор. 

- Кто?- недружелюбным голосом, громко спросил он через входную дверь.

- Это – Кирилл. Открывай скорей,- громким шепотом ответил знакомый голос.

Илья откинул лязгнувший длинный крючок старой двери и оттянул щеколду замка.

На пороге стоял знакомый художник. Худощавый молодой человек, среднего роста. Серое пальто в елочку на нем было размера на два больше. На голове темно-коричневая шляпа с полями фасона 60-х годов, вокруг длинной шеи яркое кашне домашней вязки.

Прежде чем войти, Кирилл, свесившись с перил, посмотрел вниз с лестничного пролета. 

 - Закрывай быстрей, - торопливо произнес он. И, не дожидаясь ответа, быстро направился по коридору к приоткрытой двери, из которой в сумрак коридора падала желтая полоса света.

 В комнате Илья вопрошающе уставился в длинное антилопье лицо с большими карими глазами. 

- Извини, что поздно. Ты один?- спросил Кирилл, все также вполголоса.

- Один. Что-то случилось?- напряженное выражение лица гостя другого вопроса не предполагало.

- Фууу,- длинно выдохнул Кирилл. Сняв шляпу, принялся разматывать кашне.- Я все расскажу, дружище. Но ты сначала скажи, тебя никуда не вызывали?

- Нет,- ответил Илья и раздраженно добавил: - Да что случилось, наконец?

Сбросив пальто, гость достал из его внутреннего кармана мятую пачку сигарет «Ява».

- Два часа назад меня выпустили из Большого дома, - Кирилл прикурил от поднесенной к его лицу спички.- КГБ, представляешь. Забрали из дому, в пять утра… Ты не волнуйся, «хвоста» нет. Я с «Восстания», доехал до конечной, затем вернулся в центр на трамвае, уже с Желябова, дворами, к тебе.

- Раз отпустили, значит пронесло,- сказал Илья.

- Думаешь?- скептически отреагировал щуплый Кирилл.- Дай-то бог… Я почему, собственно, сразу к тебе: из друзей, ты один побывал в ГУЛАГЕ. Знаешь, что такое «контора». Короче, я предупредить… Они сказали, что знают всех моих знакомых.

    При слове "контора", (так называли, да собственно и сейчас называют тайную службу), Илья подумал о самиздате в тайнике голландской печи.

 - Так! ты давай успокойся, - скрывая собственное волнение, произнес он.- Голодный, наверное? Яйца есть,  «докторской» колбасы грамм сто…

- А выпить есть?- перебил Кирилл.

- Выпить? Для тебя есть. Бутылка армянского коньяка. Помнишь, ты клиента привел, сапожника-ассирийца?

- Это, которому ты цветной портрет его дедушки с черно-белой фотографии рисовал?- невольно улыбнулся Кирилл.

- Он самый.

 Не прерывая разговора, Илья достал из-за прислоненных к стене холстов  бутылку «Арарата». Из скрипнувшего серванта, две мельхиоровые стопки.

- Сейчас бы лимона,- мечтательно произнес он.

Кириллу, молча наблюдавшему за хозяином квартиры, казалось, что он смотрит фильм в режиме замедленной съемки. Илья наполнил до краев стопки.

- Ну что? За свободу инакомыслящих,- подмигнув, улыбнулся бывший зека. Чокнувшись, Илья опрокинул в рот содержимое стопки. Коньячным теплом согрело грудную клетку. Он посмотрел на Кирилла. Тот сидел в той же окаменелой позе, глядя на него, его пустая стопка стояла на столе, поближе к бутылке. И когда успел?- в изумлении подумал Илья. Наполнив стопку, он пододвинул ее  Кириллу.  После третьей рюмки Кирилл, наконец, заговорил:

- Да черт со мной. Если б ты видел испуганные глаза Ребекки. Она побледнела так, что с лица исчезли все веснушки, а копна ее рыжих волос, мне показалось, вспыхнула огнем, как куст неопалимой купины, когда Моисей говорил с Господом. Только в моем случае, в спальне стояли четыре черных архангела… Я испугался дружище, очень испугался, она ведь у меня беременна,- Кирилл стал разминать очередную сигарету. Илья заметил, что его длинные пальцы мелко дрожат.- Короче, пока жена не родит, никаких подпольных выставок, только официоз… - Кирилл неожиданно усмехнулся.-  Представляешь картину… Меня, когда по коридору вели, все соседи, как полагается, повыскакивали из своих комнат. Дядя Сема нацепил пиджак с боевыми наградами прямо на майку. Он Рейхстаг брал, помнишь, фотографию показывал? Стоит бедный, переживает, волосенки растрепанны, трусы черные по колено, на пиджаке два ордена Славы. И возмущается: «За что парня забираете?! По какому праву? Он художник, Ленина рисует и Черненку». А ему в ответ: «Молчать! А то сейчас с ним вместе поедешь».

- На каком месяце Ребекка?- перебил его Илья, берясь за бутылку.

- Пятый пошел,- ответил Кирилл. Догадавшись, за что собирается выпить Илья, добавил: - Да, еще рюмку можно, а то развезет.

- Давай, Кирюша, за Ребекку и… Какой ты сказал, пятый? У вас все будет хорошо. Ты молод, талантлив и у тебя будущее. Жену береги, она у тебя красавица и любит тебя таким, каков ты есть, и это - главное.

- Спасибо тебе. Я рад, что у меня есть такие друзья, - искренне сказал молодой человек.

 Кирилл участливо-пристально посмотрел на сидящего напротив  мужчину с глубокими вертикальными морщинами на впалых щеках, поросших щетиной, в свитере с отвисшим горлом. Он знал, хотя и без подробностей, через что тому пришлось пройти более трех десятилетий назад. В кругу ленинградских художников его поколения искренне восхищались этим  человеком, по чьей судьбе, как и по судьбам миллионов людей огромной страны, бессмысленно и беспощадно, давя насмерть, калеча тела и души, прокатилось свинцовое колесо режима названного историей - сталинским. 

    В массовых политических репрессиях и тысячах лагерей по всей стране, на самом деле политики было мало, поскольку в тот период никакой реальной угрозы новому режиму уже не существовало. Зато, после отмены Сталиным ленинского НЭПа, созданной им малоэффективной экономической системе, чтобы безнадежно не отстать от Запада,  нужен был дешевый рабский труд миллионов людей. Это руками «врагов народа» рылись каналы, валился лес, добывался уголь, укладывались рельсы новых железнодорожных магистралей, строились заводы, фабрики и даже создавались, в тюремных шарашках, первые чертежи пилотируемых ракет... Зачем платить, если можно заставить. Но не просто заставить, а сначала осудить, унизить человека, а затем дать возможность трудом искупить свою «вину».

Истинно дьявольский план укрепления личной власти и государственной машины. 

   Понимая, что в сравнении с пережитым сидящим передним одиноким человеком, его, теперь уже вчерашний арест, и даже не допрос, а скорее профилактическая беседа со следователем, всего лишь карандашный набросок, Кирилл решил рассказать о произошедшем в самых общих словах. Тем более, - а это он знал наверняка, - все, в мельчайших подробностях, с описанием интонации голоса следователя, выражением его выбритого лица, бесцветных глаз, жестов и прочего, придется уже утром рассказывать жене – выпускнице психфака ленинградского университета.

    В его голове непроизвольно пронесся возможный, - непременно язвительный в адрес властей,- комментарий его умной жены…  

    Собственно причиной задержания было не столько проведение подпольной выставки на одной из ленинградских квартир, - такие выставки не раз проводились, - и даже не посещение ее двумя западными журналистами, имеющим аккредитацию. А интервью, которое в тот же вечер Кирилл и его коллега из Горького - несколько работ которого, им же самим привезенных, тоже выставлялись,- они дали в одном из небольших баров на Невском проспекте, называемым городской молодежью «Ольстер».

Закончив рассказ, Кирилл длинно зевнул.

- Значит, говоришь, следователь знал подробности, будто сам побывал на выставке и при интервью. Думаю, ты понимаешь, что это значит? 

- Понимаю,- с грустным видом ответил Кирилл.

- Темы политики, идеологии вы не касались?

- Нет, нет, что ты. Мы говорили только об искусстве, Ни я, ни Генка (так звали художника из Горького), даже ни полслова критики в адрес соцреализма ни сказали,- Кирилл зевнул вторично.

- Конечно, в другие времена рассказанного тобой было бы достаточно, что бы пойти по 58 статье этапом до самого Магадана. Теперь другие времена. Слова новые в газетах появились: «перестройка», «гласность». Правда, была хрущевская оттепель в начале шестидесятых. А чем закончилась? Поэтому, Кирилл, будь осторожен, и друзьям скажи, чтобы не «бежали впереди паровоза». О конкретных работах следователь говорил?

- Говорил, - вновь оживился Кирилл.- О моей «Коммуналке» в частности. Помнишь?

Илья живо представил себе картину, на которой в полумраке длинного коридора коммунальной квартиры, с тускло горящей под высоким потолком лампочкой, в очереди в общий туалет стояли Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Блок, Есенин, Ахматова… замыкал очередь Иосиф Бродский. Каждый держал в руке личную сидушку для унитаза.

На картине Кирилл изобразил коридор своей коммуналки на петроградской стороне, в которой кроме него с женой, жило еще пять семей коренных ленинградцев.

- И что сказал следователь?- с напряженным любопытством спросил Илья.

- Сказал, что глядя на такое произведение, у него живот прихватывает и в туалет хочется.

- Остроумный попался,- усмехнулся Илья,- Ладно, давай спать, поздно уже. Я тебе на тахте постелю, за ширмой.

- Да хоть на коврике перед дверью. Я валюсь от усталости.

Еще бы! – сидя на корточках  и доставая из шкафа с облезлым шпоном лоскутное одеяло и свежую простыню, подумал Илья.- Бедный мальчик, хорошо, что он еще не до конца понимает всей опасности  общения с «конторой».

- Слушай, а может вправду система выдохлась?- повернувшись к Кириллу, сказал он.-  Может Россия задышит наконец?

- Как известно, «Умом России не понять…»- процитировав строку из стихотворения Тютчева, Кирилл опять зевнул. 

    Постелив гостю, Илья раскрыл цветастую ширму и, выключив верхний свет, зажег настольную лампу. Мягкий матовый свет от абажура, заполнил комнату. Илья вернулся к столу, наверняка зная, что не уснет.  Через минуту послышалось глубокое, ровное дыхание уснувшего Кирилла. 

    Происшедшее с Кириллом вызвало в памяти Ильи воспоминание о событии, которое в далеком 50-ом навсегда изменило его жизнь. Волнами прибоя, одна за другой, стали накатывать воспоминания, остановить которые Илья был не в силах. В доме не было достаточно алкоголя, чтобы отключить память, а денег на то, чтобы купить у ночных таксистов водки, которую те продавали втридорога, у художника не было. Взяв со стола бутылку с недопитым коньяком, Илья крутанул ее вокруг оси и, задрав голову, вставил горлышко в рот. Содержимое винтом влилось в него, словно в воронку…

---

Глава II  

   Илье Ильину, студенту третьего курса ленинградской Академии художеств, в тот год только исполнилось девятнадцать. В качестве курсовой по одному из основных предметов надо было сдать композицию показывающую технику рисования.

 Натурой Ильин выбрал памятник Екатерине II, что в сквере напротив Елисеевского гастронома перед театром имени Пушкина. Став справа от высокого постамента, со стороны первого президента Российской Академии наук, фаворитки и подруги императрицы графини Дашковой, принялся увлеченно рисовать.

  В какой-то момент, услышав шепот, Илья обернулся. За спиной, наблюдая за тем, как он рисует, стояли три девушки. Но тогда он увидел только одну. Белокурые волосы собраны узлом на затылке, аквамариновые глаза миндалевидной  формы, прямой нос, красивая шея, ровные плечи.

  Когда Илья вернулся к своему занятию, на постаменте, на месте Дашковой, которую он рисовал, теперь сидела девушка, стоящая у него за спиной. Он вновь обернулся, и с удивившей его самого смелостью, обратился к незнакомке:

- Девушка, давайте я вас нарисую.

Та посмотрела на подруг и улыбнулась.

 - Давай,  Ингеборга. Пусть нарисует, - сказала одна из девушек. - А вы за десять минут успеете?

- Постараюсь,- ответил Илья, закрепляя на незаконченный рисунок чистый лист.- Только давайте отойдем. Вон к тем белым кустам сирени, у ограды, они отличный фон.

  Несколько секунд Илья стоял неподвижно, глядя на смущенно улыбающуюся девушку; незнакомка то и дело убирала мизинцем с лица выбившиеся из прически волосы. Ее подруги в недоумении переглядывались.

  Даже определение "ангельское"   не совсем подходит для описания ее лица,- подумал молодой человек, даже не подозревая, что кто-то, золотисто-курчавый, сидящий в ветвях цветущей сирени, озорно улыбаясь, уже выпустил из маленького лука стрелу предназначенную его сердцу.

  Внезапно, словно взмах дирижера, рука с карандашом взлетела в воздух. Мягкий гриф, бегая по чистому листу бумаги, оставлял за собой темно-серые линии. Стоявшие рядом девушки заворожено следили то за отрывочными, то длинно-плавными движениями руки художника.

  Глаза…Илья опустил руку. В них выражение скрытой печали. Печали ангела видевшего ад,- как обычно в минуты вдохновения, патетично заключил молодой художник. 

  Закончив портрет, он выдернул из папки плотный лист и протянул его девушке.

Склонив голову, она молча рассматривала рисунок. Ей понравились глаза, и то, что от внимания художника не ускользнули даже тонкие волосинки, спадающие на гладкий лоб. Ничего не говоря, девушка подошла к Илье и, легко приподнявшись на цыпочках, поцеловала в щеку.

- Спасибо,- протянув руку, добавила с прибалтийским акцентом: - Ингеборга меня зовут.

- Очень рад. А меня – Илья, - пожимая хрупкую девичью кисть, ответил он.

- Мы учимся в балетном училище. Это здесь, за театром,- сказала одна из девушек, беря  подругу под руку.

  Девушки пошли к выходу, на ходу рассматривая рисунок. Сказав что-то Ингеборге, они звонко рассмеялись. Она обернулась и пристально посмотрела на Илью, провожающего ее взглядом.

* * * 

Во время первого свидания с Ингеборгой Илья спросил:

- Вы любите пломбир с орехами?

- Люблю, но нам нельзя,- почти с детской грустью ответила начинающая балерина.

- Если очень, очень хочется, то можно,- убежденно ответил молодой художник.- Короче,  я приглашаю вас в «лягушатник».

- Лягушатница? - удивилась Ингеборга, привычным жестом убирая с лица волосы,- Необычное название для Ленинграда, для Риги – нормально.

- Ля-гу-шат-ник - разбил слово Илья,- Так называют кафе на Невском. Там внутри диваны с плюшевой обивкой болотного цвета и кадки с пальмами по углам, напоминающие камыши. Вот горожане и прозвали кафе «лягушатник».

- Понятно теперь,- улыбнулась Ингеборга.- Пошли.   

- Теперь я… то есть  «мы» будем называть кафе «лягушатница».    

- Смешно. Я согласна,- почему-то серьезно сказала Ингеборга.

Илья взял ее руку. Она вопрошающе посмотрела в его лицо, но руки не отняла.

Так, держась за руки и чувствуя удары своих молодых сердец, они пошли, близко друг к другу, в сторону Дворцовой площади. 

* * * 

  Вначале Илья и Ингеборга встречались лишь по воскресеньям. С наступлением белых ночей, почти каждый день. Нарушая строгий режим, молоденькая балерина убегала из общежития, вылезая в форточку общей кухни на первом этаже. Ходили смотреть ночной развод мостов на Неве, гуляли, держась за руки, по набережным и прилегающим каналам с незажженными, несмотря на время суток, фонарями. Удивляя Ингеборгу, Илья много рассказывал о дворцах, соборах, памятниках любимого города. Им на встречу попадались редкие, как и они счастливые, молодые пары. При сближении девушки стыдливо утыкались лицами в плечи своих парней. Парни, напротив, поднимали подбородки и выпячивали грудь.

 С каждой новой встречей, они все больше целовались, сидя на покрытых ночной росой лавках в безлюдных скверах и парках. Как то раз, ища убежище от накрапывающего дождя, Илья и Ин забежали в небольшую беседку.

 Воздушно-ажурная с белым куполом, круглая беседка стояла в стороне от широких аллей одного из парков. К ней вела только одна песчаная дорожка. Парковый архитектор как бы специально расположил ее подальше от посторонних глаз. С тех пор, во время свиданий, не сговариваясь, только улыбаясь друг другу, они шли в «свою» белую беседку.

  Ин садилась на крепкие колени Ильи. Здесь молодой художник впервые испытал пьянящую, легкую тяжесть девичьего тела. Появление поливальных машин на еще безлюдных площадях и проспектах было грустным сигналом к расставанию. Держа туфельки в одной руке, Ин ловко взбиралась на плечи Илье и пролезала в форточку обратно внутрь общежития.  

  Во время одного из свиданий Ингеборга радостно сообщила, что ее и еще двух девочек повезут в Москву танцевать в кордебалете в спектакле «Лебединое озеро».

- Из всего курса хореограф из московского театра выбрала только нас троих. Ты видел танец «маленьких лебедей»?

- Видел, в детстве… И когда ты вернешься?- расстроенный новостью, спросил он.

- Через неделю. Это – быстро,- она убрала с лица выбившиеся волосинки.  Обычно разговорчивый, Илья в этот вечер больше молчал. 

   Прощаясь, Ин сказала, высунувшись из форточки: - Я буду тебе жена. Если захочешь,- и не дожидаясь ответа, исчезла, спрыгнув с подоконника куда-то в темноту.

 От ее слов, не покидавшее Илью, казалось бы беспричинное чувство тревоги мгновенно исчезло. Задрав голову и глядя на окно на втором этаже, Илья закричал от переполнявшего его счастья:

- Я лю-б-лю тебя, Ин!

- Сумасшедший!- глядя, уже из постели, в потолок своей комнаты, прошептала Ингеборга, и добавила по-латышский: - Я тоже тебя люблю, мой художник.

* * *  

  В последний день перед возвращением в Ленинград Ин с подругами шла по Арбату в репетиционный зал ГИТИса. Вечером предстоял последний спектакль. Девушки о чем-то весело болтали, когда одна из подруг вдруг встревожено сказала:

  - Девчонки, видите ту черную «эмку»?.. Только не поворачивайтесь все сразу. Она от самой Смоленской площади за нами едет. Я эти машины знаю -это «черный ворон». Точно такая за дедушкой и папой приезжала в тридцать седьмом. Я маленькая была, но все хорошо помню.

    Испугавшись, девушки, взявшись за руки, побежали через дорогу в сторону института.

Черный автомобиль на мгновенье замер, затем резко, нарушая правила, на скорости пересек Арбат, и свернул в Столешников переулок.  Примерно через полчаса после начала репетиции очень бледный хореограф попросил Ингеборгу прервать занятие и переодеться.

    В вечернем спектакле, на балетной сцене, вместо семи маленьких лебедей танцевали только шесть. 

---

Глава III  

  Капитана МГБ, писавшего под портретом Сталина протокол допроса, словно пружиной подбросило в воздух. В небольшой кабинет на Лубянке вошел член Политбюро ЦК, зам. председателя Совнаркома, маршал Лаврентий Берия. Но его круглом, гладко выбритом лице с жировым мешком под округлым подбородком, поблескивали стекла пенсне овальной формы, а на сером кителе без знаков отличия -Золотая звезда Героя. Если бы не темно-синие брюки с лампасами цвета запекшейся крови, его можно было бы принять за директора завода или заведующего крупным гастрономом.   

  Маршал жестом остановил открывшего для доклада рот капитана.

Ингеборга, узнав вошедшего (галерея портретов членов правительства висела в коридоре хореографического училища),- еще больше съежилась. Божья Матерь, помоги мне! Святая, спаси меня,- беззвучно зашептала на родном языке  девушка.

  - И в чем обвиняется эта молодая гражданка,- спросил Берия с характерным акцентом, от которого ни он, ни Хозяин, так и не избавились до конца жизни.

  - Статья УК - сотрудничество с оккупантами. Вплоть до исключительной меры,- отчеканил капитан.

  - Серьезное обвинение, - листая страницы дела, с расстановкой произнес Берия.

Прикрыв кулаком рот, усмехнулся.  Ну, опричники не могли ничего лучше придумать,- подумал он,- Какое сотрудничество с оккупантами, ей же в год освобождения Латвии 12 лет было.

   Вернув папку на стол, Берия присел на подставленный офицером стул напротив  Ингеборги. Его похотливый взгляд липким валиком прокатился по девичьей фигуре, задерживаясь на длинной шее, маленькой груди, выступах коленок под легкой тканью цветастого платья и белых носочках. 

Дрожит чистюля. Эти прибалтки как немки – ухоженные,- отметил про себя плешивый ценитель женских достоинств.

- Воды. Быстро! Ты что не видишь, ей плохо.

Расплескивая воду, перепуганный капитан поднес граненный стакан к бледному лицу девушки. Аа...- Берия посмотрел на часы.- Идти надо. Сколько можно эти совещания проводить. И еще папку на этого физика Сахарова не забыть прочитать. Докладывают, слишком независимый в рассуждениях, не только ядерной наукой интересуется.

- Продолжайте, майор…- сказал вслух Берия, возвращая пенсне на переносицу. Капитан сообразив, что ему только что присвоили очередное звание, вытянул по швам ладони и громко отчеканил:

- Служу…

- Служи, служи,- перебил его Берия, вставая. 

Остановившись в дверях, он посмотрел на подчиненного, затем на висевший, на стене портрет Сталина.

 - Слушай, майор, ты бы усы сбрил. Все равно непохож, у тебя лицо русское.

- Сейчас?- не спуская немигающего взгляда с члена Политбюро, спросил мгбешник. 

- Что сейчас?- не понял Берия.

- Ну, усы сбрить… Сейчас?

Правильно Коба говорит: «У этой страны две проблемы – дураки и дороги. И решить до конца ни одну из них никакому руководителю не удастся»,- подумал Берия.

  На самом деле выражение: «У России две проблемы – дураки и дороги», - принадлежит классику русской литературы, писателю Николаю Васильевичу Гоголю, и Берия, конечно, знал это. Но в сознании ближайшего окружения Сталина любая интерпретация вождем чужой мысли, - кому бы мысль ни принадлежала,- автоматически меняла авторство. 

Поведя плечом, Берия, не ответив, вышел из кабинета.

  Ингеборга бросила короткий взгляд на следователя. Она почувствовала скрытую иронию в голосе офицера, которую не понял Берия. Не понял, поскольку попросту допустить не мог иронии в свой адрес в границах огромной страны.

Зазвонил телефон.

- Майор госбезопасности…-  начал капитан, и резко осекся.- Слушаюсь, товарищ марш...

Положив трубку, он медленно опустился на стул.

 Посмотрев на арестованную, вдруг произнес тоном буфетчика:

- Может хотите чаю с бутербродами. У нас в буфете отличная буженина, выпечка всегда свежая. Сыр плавленый очень вкусный. Кстати, из Прибалтики. Название забыл, извините.

- «Виола», - механически сказала Ингеборга.

- Так точно, «Виола» - идиотски улыбаясь, закивал следователь.

Встав, он вышел в соседний кабинет.

-… и быстро, лейтенант!- долетели до Ингеборги последние слова следователя, оставившего дверь приоткрытой.

 Этим же вечером арестованную вывезли с Лубянки.

* * *

  Офицер в темно-синем мундире и надраенных до зеркальности хромовых сапогах, проводив девушку в большую гостиную, запер за ней дверь. Совершенно не понимая, где находится и что вообще происходит, Ингеборга робко огляделась. В дальней части парадной залы, с горящей под высоким потолком хрустальной люстрой, перед зашторенными окнами, стоял длинный стол. Одна его часть была сервирована. На белоснежной скатерти стояли два прибора и ваза с фруктами. 

   - Присаживайся,- сказал вошедший в зал Берия. На нем был шелковый домашний халат с кистями на поясе и белая сорочка с расстегнутым воротником, - Я читал твое дело…- Берия на секунду запнулся: он хотел обратиться по имени, но забыл непривычное для его уха скандинавское имя девушки.

   - И приказал его закрыть. Ты не виновата, а вот твои родители сотрудничали с коллаборационистами.

    - Это не может быть,- опустив голову, тихо сказала Ингеборга.-  Мой папа - антифашист, его еще в сорок первом году гестапо арестовало. Он сидел в концлагере в Польше, в Освенциме. Его Красная армия освободила.

    «Скани дида… (твою мать), -  подумал на родном мегрельском языке, попавший впросак Берия. Он непроизвольно затянул на животе жгут с кистями на халате.

    - Я и мама прятались от полиции на хуторе у тети Марты,- продолжала девушка.- Там я научилась народным танцам,-  и, опустив голову, добавила: - Папа умер зимой 45 года, от чахотки. 

Хорошо, что умер, - равнодушно подумал Берия. Зацепившись за возможность сменить тему разговора, сказал:.- А я в молодости тоже танцевал. Лезгинку. Кобе очень нравилось, как … - поняв, что ляпнул лишнего от выпитого вина, осекся.- А сейчас сможешь станцевать? Для меня. Или давай вместе. Вальс.

   - С вами,- Ингеборга растерянно улыбнулась.

   - Или покушаем сначала, а? Сациви, любишь?- улыбнулся хозяин особняка. 

Услышав незнакомое слово, Ингеборга пожала плечами…

   Во время танца Берия притянул к себе гибкое, сопротивляющееся тело девушки.

   - Только не кричи,- твердо прошептал он в ее ухо, усилив для острастки акцент.

   - Ты же уже большая, понимаешь, что мне не надо сопротивляется. Какая ты сладенькая. Уф…- Берия, словно паук, впился в мягкие губы девушки.

Он изнасиловал ее прямо на паркете, лишив девственности. 

* * * 

  Утром, увидев на полу в зале кровь, Берия, поколебавшись,  все же вызвал врача. Проведя осмотр, пожилая гинеколог – человек Берии, дававшая показания по сфабрикованным обвинениям так называемого «Дела врачей»,- отметила про себя с профессиональным хладнокровием, что девушка была изнасилована с маниакальной жестокостью.

   С учетом психофизического состояния, врач посоветовала не отпускать девушку, по крайней мере, до тех пор, пока не зарубцуются разрывы ткани влагалища. Берия слушал глядя в окно.

- Лаврентий Павлович, если позволите, я бы хотела…- меня интонацию на уничижительно-просящую, сказала врач.

- Если – личное, передайте в письменной форме начальнику охраны. Я посмотрю, -  перебив, сказал хмурым тоном Берия, не поворачиваясь. 

  Какой год все обещают жилищные условия улучшить,- обиженно подумала гинеколог, закрывая за собой дверь.

  Оставшись один, он принялся ходить по залу, заложив руки за спину. Поразмыслив, решил увезти девушку на одну из подмосковных дач, находящихся в его личном распоряжении, подальше от глаз многочисленной охраны, прислуги и прочих подчиненных.

Но больше всего Берия боялся, что его очередное сексуальное преступление может дойти до Сталина.

  Преступление, каким бы тяжким оно ни было, не считалось преступлением лишь тогда, когда совершалось по личному распоряжению Хозяина…

---

Глава IV.

 

  Около полудня два черных автомобиля выехали из разъехавшихся глухих ворот дома по Никитской улице. 

  Ничего, ничего, я потерплю. Недолго осталось …- успокаивая себя, думал Берия, глядя в окно автомобиля, непроизвольно выделяя взглядом стройные фигуры москвичек, идущих по тротуару.   

  Когда лимузин выехал на Кутузовский проспект, Берия приказал водителю:

- Останови у ювелирного.

  Проехав пару километров, автомобиль прижался к обочине напротив небольшого ювелирного магазина. Из ехавшей сзади машины сопровождения выскочил офицер и подбежал к дверям первой. Стекло медленно опустилось, из-за шелковой шторки показался щекастый небритый профиль. Берия что-то скороговоркой пробурчал нагнувшемуся офицеру.       

 В ожидании пока охрана освободит магазин от посетителей, Берия посмотрел на вжавшуюся, словно загнанный зверек, в угол заднего сидения Ингеборгу. Точнее, на тонкие пальцы ее руки, лежащей на черной коже обивки. Выйдя из машины, он надвинул на брови летнюю шляпу и втянул в плечи короткую шею.

 Вернувшись через несколько минут, тяжело опустился рядом с Ингеборгой. Тут же бронированную дверь захлопнула чья-то невидимая рука и автомобиль рванул с места. Когда на большой скорости выехали на правительственную трассу, ведущую за город, он положил на зажатые колени Ингеборги бархатную коробочку.

- Это тебе. Открой.

В коробочке лежало кольцо. Тоненькое, с небольшим круглым рубином.  Берия любил этот камень: рубиновые звезды Кремля – символ власти и величия, а красный – цвет огня и крови. 

- Золотое. Надень, не бойся.

   По покорности, с которой Ингеборга выполняла то, что ей говорили, было видно, что воля девушки окончательно сломлена.

- Благодарю, - из вежливости тихо сказала она, хотя сама никогда в жизни не надела бы такого кольца.

- Ты его не снимай. Пока оно на твоем пальце, с тобой ничего плохого не случится.

Уже случилось,- обреченно подумала девушка.

***

 Середина лета было холодной, с затяжными дождями.

 Наконец, почти через месяц разлуки, Илья увидел Ингеборгу. На мгновение ему показалось, что это и не она  вовсе. В модной шляпке, легком жакете, фильдеперсовых чулках и бежевых туфлях. На локте руки в капроновой печатке, такого же цвета сумочка.

 Илье бросились в глаза именно дорогие заграничные чулки, а не привычные его взгляду девичьи носочки.

Шла она, не как обычно, в компании подруг, а одна. 

- Здравствуй, Ин,- не своим голосом произнес он.

Услышав свое имя, она вздрогнула.

- Может поговорим. Объяснишь, что произошло…

- Приходи в четыре часа, в «Лягушатницу»,- оборвала его Ингебога, посмотрела на Илью недолгим  взглядом и ускорила шаг. 

Этот взгляд полный любви и щемящей боли Илья будет помнить всю свою жизнь. 

 В кафе Илья пришел раньше назначенного часа, чтобы занять подходящий для разговора столик.

От изменений в лице Ингеборги у него сжалось сердце: подбородок заострился, глаза потухшие, взгляд - бегающий по сторонам.

  Он попытался взять ее руку в короткой перчатке, через капрон которой просвечивало кольцо с рубином. Ин резко отдернула руку и опустила ее под стол.

- Не надо, прошу тебя.

Илья тупо уставился в розетку с тающим мороженным. Он не столько понял, сколько почувствовал, что произошло что-то страшное, непоправимое. И, словно бы в подтверждение его предчувствиям, Ин в следующее мгновение сказала:  

- Мы больше не должны встречаться.

Оглушенный фразой, он медленно поднял на нее глаза.           

- Молчи, умоляю! Только слушай… - сказала она.

Ингеборга сбивчиво рассказала о своем аресте и вмешательстве Берии. Каждый раз, когда мимо их столика кто-то проходил,- посетители или официантка,- Ин замолкала.

- Тебя били?- выдавил из себя Илья.

Ин отрицательно замотала головой. 

 - Кольцо его подарок?- не сдержавшись, почти зло, спросил он.

- Ты что – дурак!? Божья Матерь, ну почему он ничего не понял?! - - Ин с нежностью посмотрела на Илью. – Возьми...- она сунула в его ладонь свой маленький золотой крестик. Встала. Щелкнув замочком переливающейся лаком сумочки, достала деньги…

- Товарищ! Алле, товарищ, вы меня слышите? - теребя за плечо Илью, громко сказала официантка. - Вы уже полчаса тут один сидите, столик занимаете, а у меня план… Сдачу не забудь.

Больной наверное, - подумала она, провожая взглядом странного посетителя.

* * * 

Пропуская начало лекций в Академии, Илья каждое утро приходил к балетному училищу, чтобы, пусть и издали, увидеть Ингеборгу. Стоял подолгу, в любую погоду, на углу театра,  в робкой надежде, что, как и раньше, она, увидев его, подбежит. Посмотрит улыбаясь, убирая с лица непослушные волосы. Затем коснется его щеки губами и, шепнув одно единственное слово «люблю», убежит на урок. Но Ин, замечая Илью, лишь ниже опускала голову и, убыстряя шаг, переходила на другую сторону улицы. 

Илья не знал, что ,скрывшись за дверями училища, Ин стремглав бежала по мраморным ступеням на второй этаж, и, прильнув к окну, вся дрожа, смотрела на него, пока не раздавался звонок зовущий балерин в классы.   

- Неужели страх сильней любви?- прижавшись спиной к холодной стене, и глядя в серое небо, пробормотал, словно в горячке, Илья. По его осунувшемуся лицу, вперемежку с дождевыми каплями, текли слезы.

- Я не отдам ее тебе. Слышишь, не отдам, пока живу.

    Проходившая мимо женщина под зонтом, посмотрев на Илью, остановилась.

- Молодой человек, у вас что-то случилось?- сочувственно спросила она.- У вас - горе?

- У нас у всех теперь горе,- ответил Илья.

 На следующий день, на том же самом месте, с двух сторон к нему подошли люди в штатском.

 - Гражданин Ильин, вы арестованы!- заученно твердо произнес один из них. Заломив Илье руки за спину, его втолкнули в подъехавшую легковушку. «Черный ворон» резко рванул по пустынной улице. 

---

 Глава V  

В селе Мерхеули, в Абхазии, что в двадцати километрах от побережья Черного моря, по направлению к Кавказскому хребту по Военно-Грузинской дороге рос мальчик по имени Лаврентий. В их большом дворе, как и в большинстве дворов села, было много живности: корова с теленком, коза, свиньи, индейки, утки, гуси… Из всей разновидовой компании Лаврентий больше всего ненавидел курицу-несушку.

Ненавидел за то, что каждый раз, когда он приближался к ее насесту или щебечущим цыплятам, крупная пеструшка, повинуясь животному инстинкту и, видимо, ощущая угрозу своему потомству, отчаянно бросалась на Лаврентия, повергая его в бегство.     

В один из летних дней, прильнув к плетеной изгороди, соседские дети с ужасом наблюдали, как Лаврентий, поймав кудахчущую несушку и наступив босой ногой на желтые лапки, вытянул на бревне, словно на плахе, куриную шею и ударом топора отсек ей голову. Несушка, с торчащим из тушки красным обрубком, из которого обильно во все стороны брызгала кровь, еще почти минуту бегала по двору, а за ней алого цвета ее цыплята.

Тогда-то, наблюдая за агонией первой казненной им жертвы, шестилетний Лаврентий впервые испытал что-то вроде эйфории. Восторг и упоение палача от безнаказанной расправы сильного над слабым.

За ужином, когда в летней сакле собралась вся семья и бабушка, расставив тарелки с горячей мамалыгой и тающими в ней кусочками сыра сулугуни, поставила в центр стола супницу с сациви из курицы, Лаврентий встал и, чтобы все слышали, громко объявил:

- Это я несушку зарезал!

За столом воцарилось молчание. Дед, чье имя носил Лаврентий, строго посмотрев на внука, сказал: - Дурень ты, Лаврентий! Не человек дает жизнь, и забирая чужую, пусть даже куриную жизнь, он не должен этим гордиться. Ты – христианин и должен это знать.

  Поднявшись с лавки, старик перекрестился в угол с образом Святого Георгия.

Значит, я не буду христианином, - совсем не детская мысль пронеслась тогда в голове мальчика. Опустив голову, чтобы никто не видел, он, глядя в земляной пол, кому-то улыбнулся…

* * * 

Вечером, в особняке в центре Москвы, пятидесятилетний Лаврентий Берия в шелковом домашнем халате, подаренном ему китайскими товарищами, развалившись в мягком кресле, с удовольствием смотрел на стройную Ингеборгу. Она стояла у радиолы с горящей, похожей на зеленый глаз, лампочкой, с отрешенным видом перебирая разноцветные конверты с пластинками.

- Знаешь, а твоего ленинградского ухажера арестовали. Он, оказывается, был активным членом подпольной молодежной организации с разветвленной в городе сетью. Они идеологическими диверсиями занимались.    

Из рук Ингеборги выскользнули конверты с пластинками. Меняясь в лице, она опустилась  на стоящий рядом стул.   

  Берия торжествовал, видя страдание, которое причинил сказанным своей молодой любовнице, хотя ему и не понравилось, что Ингеборга даже не попыталась скрыть своих чувств.

- Выключай музыку, пошли спать,- устало сказал он. 

  Ингеборга вдруг вызывающее дерзко посмотрела на Берию, повернула до упора ручку звука на радиоле. Берия усмехнулся. В ожидании, что будет дальше, он закинул ногу на ногу; покачавшись, соскользнул с ноги домашний тапочек

    Скидывая на ходу туфли, Ин пошла по вощеному паркету. Остановилась в центре зала. Подняв над головой тонкие руки с оттопыренными мизинцами, встала по балетному, на пальцы. Стоя на одной ноге, подняв другую к самому лицу, стрелой вытянула узкую ступню. Мгновение – длинный прыжок, еще один, и еще… руки, словно крылья, раскинуты.  Похожая на птицу, пытающуюся вырваться на простор, Ингеборга, чуть касаясь паркета, словно летала по залу. Остановившись, завращалась в фуэте, поднимаясь на самые кончики пальцев ног.       

- … 9, 10, 11, 12, … 15, 16, 17,- шевеля губами, считал количество оборотов, восхищенный хозяин особняка, чувствуя, как животная похоть судорогой сводит тело.  

Ингеборга танцевала фрагмент сольной партии из балета «Лебединое озеро» словно в исступлении, едва сдерживая рыдания. 

  Когда она, учащенно дыша, опустилась на паркет, сложив крестом руки на коленях и наклонив голову, замерла, Берия неспешно несколько раз хлопнул в ладоши.

- Браво! 

  Новость об аресте любимого напрочь прогнала сон, Ин лежала на краю большой кровати, с открытыми глазами…

  - Ээааууу!!!- раздалось среди ночи.

  Это был жуткий звук, напоминающий гул из-под земли во время сильного землетрясения, вой и стон раненого зверя.

  От ужаса у девушки в венах застыла кровь. Поджав к животу колени, она обхватила их руками  и, крепко зажмурившись, зашептала молитву.

  В это же время, в пристройке особняка, молодой офицер охраны, вскочив с табурета, рефлекторно схватился за кобуру с наганом.

  - Спокойно,- сказал его немолодой напарник.- Такое с ним бывает. Кошмары ему по ночам снятся.

  Лейтенант, глянув на часы, и, передернув плечами, неуверенно предложил: - Может, все же, посмотрим?

  - Нечего там смотреть. К тому же не один он, баба у него. Понятно?                                                                                                                                    

  При свете ночника, свесив с кровати волосатые ноги, Берия немигающим взглядом смотрел перед собой. 

- Опять ты! ненавижу тебя! Что тебе от меня надо?! - бурчал на родном языке Берия, потирая пухлой ладонью покрывшуюся испаренной лысину.  

Последнее время ему часто снился один и тот же сон.   

 Ясный солнечный день. Чистый, наполненный озоном воздух, каким он бывает только в горах, как бы добавляет контраста в очертания окружающего мира. Сверкают вершины гор, покрытые снежными папахами, изумрудными россыпями кажутся поросшие густым лесом каменистые склоны гор.  

 Поселковая площадь родного села Мерхеули украшенная флагами и транспарантами полна народу. Играет военно-духовой оркестр. Над крыльцом школы, в которой Лаврентий Берия некогда был посредственным учеником, парадный, во весь рост, его портрет, украшенный цветами. 

  Он в маршальском мундире, со всеми наградами, но почему-то в шляпе с опущенными полями и в пенсне, стоит на сколоченной из свежих досок высокой трибуне и произносит речь. В передних рядах много женщин с детьми разных возрастов, некоторые подростки в очках с линзами от близорукости, похожи на него. Берия замечает в толпе сельчан какие-то странные пустоты, точнее человеческие силуэты. Он присматривается и узнает в бесцветных очертаниях своих бывших односельчан-греков. Вон стоит его однокашник голубоглазый Ахиллес, рядом учитель математики и географии Христофор Сократович. Чуть дальше, высокая как тополь, его соседка красавица Элени, дочь бородатого пастуха Еврипида. Он тоже здесь, огромный, сильный как бурый пещерный медведь, опираясь о тяжелый посох, смотрит на него. Взгляд из-под густых бровей тяжелый, грозный. Из-за бурки пастуха, часто хлопая круглыми птичьими глазками, выглядывает маленький человек, это известный в округе певец и музыкант по кличке Доксар (смычек). В руке у него понтийская лира, с которой он никогда не расстается. Кузнец, мельник, агроном, бабушка Фросо и еще десятки.

  Это их, по распоряжению тов. Сталина и его, Берии, непосредственном участии, под конвоем солдат НКВД выслали в безжизненные степи Казахстана и далекие сибирские деревни. Формальным поводом проведения акции послужил тот факт, что греки, бежавшие с Понта от турецкого геноцида в меньшевистскую тогда еще Грузию, не меняли гражданства и хранили вместе с иконами Божьей Матери Сумелы, паспорта Греческого королевства.

«Политически неблагонадежные» так характеризовались беженцы с Понта, в списке других коренных народов Кавказа в послевоенном «Постановлении» о депортации. 

  Внезапно, по площади пробежала большая тень. Люди стали поворачиваться к Солнцу, прикрывая глаза ладонями. По небу к земле приближался всадник на белом коне в развивающемся коротком плаще и в слепящих глаза золотом доспехах. Вокруг его красивой непокрытой головы вторым солнечным диском сиял нимб.

  - О Агиос Гиоргиос! Цминда Гиорги (грузин.)! Святой Георгий!- на разных языках раздался над толпой громкий шепот. Люди начали креститься, некоторые стали на колени.

  От поднявшего густую пыль порыва ветра, рухнул на землю парадный портрет, украшенный цветами. Затрещали, перекосились доски трибуны. Берия едва успел спрыгнуть на землю… 

   И вот он бежит, запыхавшись, за околицу села, в сторону леса.

Спотыкаясь, падает в журчащий ручей… затем кубарем летит по склону, поросшему колючим кустарником. Очутившись на поляне с цветущим диким маком, Берия оборачивается.

Забрызганный грязью мундир на нем разорван, с клочков ткани свисают ордена и медали.

Обреченно смотрит он на быстро приближающегося всадника. Огромный конь, накрыв его своей тенью, становиться на дыбы, и святой поднимает тонкое копье. В момент, когда холодный наконечник, через перекошенный злобой рот, разрывая внутренности, проникает в тело, Берия с воем просыпается…

   Сон был настолько явным, что после него три дня болело горло, и было трудно глотать. Он даже  обращался к кремлевскому ларингологу. Но еврей-профессор ничего кроме покраснения не находил.  

    Выпив прямо из бутылки, стоящей на тумбочке, зашипевшего «Боржоми», Берия посмотрел на лежащую к нему спиной Ингеборгу. Его безумный в этот момент взгляд скользнул по изогнутой линии ее талии и бедер.

- Знаю, что не спишь. Чего притворяешься? – громко сказал он.

Ин затаила дыхание.

- Вставай, иди помойся… Я кому сказал!

    Во время стрессов, чтобы снять нервное напряжение, Берия часто прибегал к соитью с женщиной. Это было особенностью не столько его физиологии, сколько психики: переключаясь на другое, сильное ощущение, он успокаивался.  

    В ванной, открыв душ, Ин, перекрестившись, выдернула из висевшего мужского халата шелковый жгут с кистями…  

 * * *

  В год смерти Сталина Лаврентия Берию арестовали в Кремле. Группой старших офицеров, производившей арест, командовал человек по имени Георгий; русский маршал - Георгий Константинович Жуков.

  Уже в конце декабря Берия был расстрелян, в одной из секретных тюрем Министерства Обороны.

---

Глава VI 

Освободили Илью Ильина по амнистии, в начале холодной осени 1953 года. В родной город Илья вернулся с первым снегом. Пока был в лагере, умерла мама. Из близких  родственников осталась только бабушка-блокадница. Отец его погиб еще в сорок втором от осколка снаряда, разорвавшегося прямо в заводском цеху, во время очередного артобстрела фашистами блокадного Ленинграда.

  Полная реабилитации по политической статье давала право на восстановление в Академии художеств, но Илья пошел работать, ему нужны были деньги для поездки в Прибалтику.

Натренировав за годы отсидки молодое тело в забоях магаданских угольных шахт, он днем работал грузчиком на мебельном складе, а вечерами ездил на сортировочную станцию в Обухово разгружать вагоны.

В канун Нового года, в новом пальто с каракулевым воротником, купленном в Апраксином дворе, он сел в поезд на перроне Финляндского вокзала.

  В купе уже находилась немолодая пара. Сняв ушанку, Илья поздоровался.

Мужчина в двубортном костюме и галстуке, чуть привстав, ответил на приветствие.  

Женщина с убранными в прическу седыми волосами, равнодушно кивнув, поправила белый платок на вырезе кофты.

Попутчиками Ильи оказались коренные рижане. Более того, когда во время разговора Илья рассказал о цели поездки, то оказалось, что супружеская пара живет неподалеку, всего в двух кварталах он названного им адреса.

  - А какой номер дома вам нужен? – полюбопытствовал рижанин.

Илья назвал цифру.

  - Это угловой дом, в котором ателье,- сказала женщина по латышский. 

Оживившись, Илья тут же назвал фамилию Ингеборги. Мужчина быстро, со значением посмотрел на жену.

  - Вы знаете этих людей?- обрадовано спросил молодой человек.

Мужчина опять глянул на жену. Женщина едва заметно отрицательно повела головой.

 Рижанин задвигал губами, делая вид, что вспоминает.

  - Нет, к сожалению, не знаю… Пойду в тамбур, покурю,- сказал он обращаясь к супруге, которая смотрела в черное окно, за которым редко пробегали желтые огоньки.

  Сняв пальто с вешалки, мужчина вышел из купе. Через пару секунд Илья вышел следом.

В холодном тамбуре, с белым инеем по углам, глядя в упор в покачивающееся лицо попутчика, со вспыхивающей в сумраке папиросой, Илья твердо сказал: - Вы же знаете этих людей. Почему вы мне солгали?

- Ничего я не знаю. И прошу, молодой человек, не задавать мне больше вопросов! - резко прозвучал ответ.

  Мужчина торопливо раздавил подошвой ботинка брошенный на металлический пол окурок и вернулся в вагон. 

Ну и черт с тобой!- зло подумал Илья. – Сталина нет, Берию неделю назад расстреляли, а они все чего-то боятся.

  Когда Илья вернулся, ни супружеской пары, ни их вещей в купе уже не было. 

На перроне прибывшего в Ригу поезда, к озирающемуся Илье, подошел его бывший сосед по купе. Приподняв фетровую шляпу, явно волнуясь, он обратился к Илье.

- Молодой человек, извините меня. Это жена. Она не хотела, чтобы я… Мы почти не спали эту ночь. И я решил, что если опять вас увижу, то расскажу все что знаю. Вы ведь к  Ингеборге приехали, я правильно понял?

- Да,- настороженно ответил Илья, несколько ошарашенный прозвучавшим именем.

Он хорошо помнил, что в разговоре называл только фамилию.

- Значит, вы тот самый студент-художник о котором писала в своих письмах матери Ингеборга. Я это сразу понял, как только вы назвали фамилию и номер дома. Эльза – мать Ингеборги и моя жена были кузинами, соответственно она нашей племянницей.

Слово «были» по ощущению напомнило Илье удар под дых в кабинете следователя время допросов.

- Идемте со мной, я  отвезу вас к той, к которой вы приехали. У меня машина на привокзальной площади. Только прошу вас, ничего не говорите. Мне и так очень тяжело.

  Илья с готовностью поднял с асфальта чемоданчик, в котором лежали: зубной порошок, вафельное полотенце, свежая рубашка, смена нижнего белья и флакон духов «Красная Москва». 

Разогрев мотор небольшого «Опеля», они тронулись с места.

Что было дальше, Илья помнил, как в тумане. Несколько минут езды по тесным улочкам старого города, остановка. 

Дальше они идут по центральной аллее городского кладбища: его провожатый чуть впереди, он, на ватных ногах, на шаг сзади. Свернув с аллеи и сделав несколько зигзагов между могилами, мужчина остановился.

- Вот,- тихо сказал он и отошел в сторону.  

Илье потребовалось время, чтобы восстановилась резкость зрения, прежде чем он смог прочесть выбитые на невысоком гранитном постаменте фамилию и имя, и цифры под ними. Разница между датой рождения и смерти была чуть больше восемнадцати лет.  От пронзившей мозг боли Илья, чтобы не упасть, ухватился за холодную ограду.

- Этого не может быть,- прошептал он. И, окаменев, стал похожим на стоящий неподалеку памятник.

  Рижанин отвернулся. Смотреть на человеческое горе, каким безжалостным оно иногда бывает, под силу далеко не каждому человеку.

- Дайте закурить,- не своим голосом произнес Илья.

  Быстро прикурив, мужчина оторвал кончик бумажного мундштука папиросы и протянул Илье. Над ежиком еще не успевших отрасти после лагеря русых волос, отчетливо прорисовываясь в морозном воздухе, заклубился сизый дым. Илья затягивался так, словно хотел, чтобы разорвались легкие.

  Мужчина, у которого начинали неметь пальцы ног, стал притоптывать. Однако оставить в таком состоянии пусть и едва знакомого человека он посчитал для себя невозможным. К тому же, они с женой решили, что будет правильным рассказать ленинградцу о трагической смерти Ингеборги все, что знают.

- Как это произошло?- все еще чужим голосом,  выдавил Илья.

- Может, поговорим в другом месте?- предложил рижанин.- К тому же холодно, день сегодня очень морозный.

- Да, хорошо,- ответил Илья.

- Я подожду вас в машине.

 В кладбищенской тишине раздались звуки удаляющихся шагов.  

Постепенно приходя в себя, Илья начал понимать бессмысленность своего стояния у могилы. Однако уйти от той, которую он не переставал любить с той минуты, когда впервые увидел в сквере на фоне цветущей сирени,  сил у него не было.

 Наконец, он достал бесчувственными от мороза пальцами красную коробку с духами и поставил ее под именем Ingeborg.

- Я вернусь к тебе, Ин. Я скоро вернусь,- прижимаясь губами к холодному надгробию, прошептал он.  

  В привокзальном баре, рижанин и Илья сели за столик в углу. Мужчина заказал подошедшему официанту с полотенцем на согнутой руке две большие кружки светлого пива.

- Эльза - мать Ингеборги, упокой Господь души обеих, рассказала моей жене, что ей долго не отдавали тело дочери. После похорон… уж не знаю как, она нашла того начальника в органах. Знаю только, что Эльза отдала ему золотые запонки покойного мужа. Подполковник сообщил ей истинную причину смерти дочери. Она не умерла от ишемической болезни, как написано в свидетельстве о смерти. Смерть наступила от асфиксии. Этот начальник сам видел бордовую полосу под скулами и подбородком бедной девочки. Скорей всего она повесилась, поскольку других следов насилия на теле не было.
 Слушая рижанина, Илья, с посеревшим лицом, временами испытывал что-то похожее на тошноту.      

- Где это случилось? В Ленинграде, в Риге… Где?

- В Москве,- почти шепотом сказал рижанин.

- Где!?- Илья пристально посмотрел в лицо мужчины, желая убедиться, что тот говорит правду.

- Эльза говорила моей жене, что за месяц до кончины дочь стала часто ездить в Москву,- последнее слово он опять произнес шепотом.

- Это – Берия! – сквозь зубы процедил молодой человек. Пальцы его рук впились в деревянную поверхность стола. - Это он – сука!  

  Мужчина, опасливо посмотрев по сторонам, замер, подчиняясь животному инстинкту: что не подает признаков жизни, то не привлекает внимание. Даже мертвый Берия вызывал у людей паралич страха.

Дальше интересоваться подробностями Илья не стал. В подобном любопытстве в его понимании было какая-то пошлость. Да и откуда сидящий перед ним родственник Ин мог знать подробности.  

- Скажите официанту, чтобы принес бутылку водки.

- Официант спрашивает, чем будете закусывать.

- Ничем,- резко ответил Илья,- Пусть лучше принесет еще пива.

Выпив залпом стакан водки, Илья не моргая, глядя перед собой, тихо сказал:

- Ингеборга была моей невестой. Но между нами не было полной близости.

- Какой ужас!- прошептал рижанин. И про себя подумал: Значить все, что рассказала свояченица – правда! Ингеборга повесилась, или ее повесели, в каком-то особняке в центре Москвы. А я не поверил, решил тогда, что она говорит это от ненависти к русским. Она ведь на половину прусская немка… Хотя какой Берия русский? Такой же, как я - чухонец.

- Вы не думайте плохо о девочке, даже если она над собой это сделала… Ничто так не характеризует личность, как выраженный протест. И еще, мы с женой только недавно узнали, что это благодаря Игнеборге нам разрешили вернуться в Ригу из ссылки в Среднюю Азию. Наша семья сразу после войной была выслана по классовым соображениям, как буржуазный элемент.

  Илья посмотрел на рижанина тяжелым захмелевшим взглядом.

- Простите, я, кажется, не о том… Вы приезжайте, когда захотите, и будьте осторожны.

  Мужчина встал. Подержав руку на плече Ильи, пошел к выходу.

* * *

 В поезде, возвращавшем Илью в Ленинград, он продолжал пить.

 Утром, на перроне вокзала, милицейский наряд забрал его в отделение.

 За появление в общественном месте в нетрезвом виде, ему дали десять суток ареста, и опять остригли наголо.

  Потом были годы забытья в алкогольном угаре. Илья то бросал пить, то, вдруг вспомнив могилу любимой, вновь хватался за бутылку. 

  В один из дней Илья, трезвый, встал к мольберту. Дрожащей кистью он написал картину. На ней Илья по памяти изобразил белую беседку в окружении парковых лип и в ней молодую пару. Лиц на картине видно не было:  девушка сидела спиной к зрителю, на коленях у парня, обвив его шею тонкими руками.

После этого художник резко бросил пить и вернулся к живописи.

  В Ригу он больше не ездил, поскольку боялся, что может не выдержать - повесится на одной из кладбищенских сосен или могильных оград.

---

Глава VII 

- Доброе утро,- сонным голосом произнес Кирилл, выглядывая из-за ширмы и приглаживая жесткие, как проволока, смоляные волосы.

   - Ты что, всю ночь так просидел?- протянул он, изумленно глядя на сидящего за столом Илью.

Прошла ночь,- с облегчением подумал художник. Вставая, сказал:

- Доброе. Пойду, чайник поставлю.

Вприпрыжку, натягивая брюки, Кирилл подскакал к окну.

- Дождя в нашем чудном городе, похоже, не предвидется и спасибо Всевышнему за эту аномалию.

   Когда Илья вернулся из кухни, держа перед собой кривоносый чайник, из которого шла тонкая струйка пара, Кирилл стоял у «жирафа» и, по-детски улыбаясь, подражая сидящему на стойке мольберта голубю, вертел головой. 

- Ты что голубями решил заняться?

- Только голубятни для полного счастья мне и не хватает,- усмехнулся Илья, разливая по стаканам заварку.

- Зачем же голубя завел? Да еще и королевского.

- Королевского?- заинтересованно переспросил Илья.

Пока пили чай, Кирилл рассказал, что знал, об этой породе голубей. 

 Илья, в свою очередь,- историю появления голубки.

 Кирилл внимательно слушал, то и дело поглядывая на охорашивающуюся птицу.

- Все?.. А теперь слушай меня внимательно, - сказал Кирилл значительным тоном.- Знаю, ты слабо разбираешься в символизме и не связываешь приметы с реальностью. Считаешь их пережитками. Но это и не важно сейчас. Важно, что бы ты не столько понял умом, сколько сердцем то, что я тебе сейчас скажу. В нашем городе миллионы окон и таких как у тебя подоконников, но белый голубь прилетел именно к тебе. И голубь не простой, а особенной породы.  Понимаешь, к чему я?

- Пока не очень.

- Ну, ты что,- с досадой сказал Кирилл.- Это же символ! Голубь с веточкой оливы Пикассо не только символ мира. Белый голубь – это, в первую очередь, Святой Дух. Тο Αγια Πνειυμα по-гречески,- Кирилл многозначительно поднял длинный палец.

- Допустим, но при чем здесь я? – сказал Илья, начиная испытывать непонятное волнение.  

-  На этот вопрос я ответа не знаю, и знать не могу. Я всего лишь обычный человек, пусть и талантливый художник. 

И умный, - добавил про себя Илья, с отцовской теплотой посмотрев на своего молодого друга. 

- Одно знаю точно, в твоей жизни скоро все поменяется к лучшему… Ты – крещенный?

- Да. Я даже знаю церковь, в которой меня крестили на Васильевском. В ней много лет служил знакомый бабушкин священник. Мы обычно по воскресеньям на трамвае в ту церковь ездили. На Пасху, крашенные яйца и куличи освящать. Кстати это бабушка, первая, учила меня пасхальные яйца расписывать. Даже в первые месяцы блокады помню ездили, пока нас – детей не вывезли в тыл по Ладоге.

- Значит, впервые ты взял в руки кисточку, чтобы  расписывать пасхальные яйца?

- Получается так,- Илья невольно улыбнулся, странному выражению лица своего собеседника. 

- Значит, все правильно, Господи!- подняв свои большие глаза, воодушевлено воскликнул молодой иудей.- Ты, сходи… Непременно сходи в ту церковь, и закажи молебен. Мертвые у  Бога в большем почете, чем мы – живые. У тебя деньги есть?

- А это что дорого?

- Не знаю, как у христиан, а у нас с пустыми карманами в синагогу не ходят. Возьми на всякий случай червонец,- Кирилл, у которого всегда были при себе деньги, достал из кармана несколько купюр.

– Слушай, Кирилл, а ты когда в шляпе, с этой своей жиденькой бороденкой… Тебе бы еще пейсы приделать – настоящий раввин. Может попозируешь?

- Запросто. Пять рублей за сеанс, я же еврей все-таки.

- Трешка,- предложил Илья, подставляя ладонь.

- Договорились,- Кирилл хлопнул по протянутой руке, и оба художника рассмеялись.

- А ты как голубку назвал?- возвращаясь к явно заинтересовавшей его истории, спросил Кирилл.

- Пока никак.

- Назови ее Пневма…  Ну, мне пора, жена волноваться будет. Спасибо тебе за все. Я и Ребекка – любим тебя как отца.

- Я тоже вас люблю,- растроганно сказал Илья.

  Они обнялись.

  В дверях Кирилл обернулся и посмотрел на голубя. 

После ухода ночного гостя, художник, глядя на продолжающую охорашиваться голубку невольно положил ладонь на грудь, на то место, где на шнурке висел нательный крестик, подаренный ему Ин.

  А ведь Кирилл прав, мы – русские, почти совсем  Бога забыли, а Он, похоже, нас,- подумал художник.

* * * 

 На следующий день утром, надев костюм, Илья поехал на Васильевский остров. В небольшой церкви он вписал в листок с пометкой «За упокой» имена ушедших дорогих ему людей. Список получился неожиданно длинным.

Во время заказанного молебна, держа горящую свечку, Илья стоял перед большим деревянным крестом с распятием Спасителя. Священник монотонно читал  Требник, потряхивая кадилом с позвякивающими колокольчиками. Из кадила вырывались, тут же рассеваясь, клубы голубого дыма. Поднявшись в разрезанный витражными оконцами купол, в которые косо били солнечные лучи, дым вновь становился видимыми.

Над головой Илья разглядел на потускневшей фреске изображение летящего голубя. 

Вот она - белая голубка, Агиа Пневма,- подумал Илья. Его губы сами собой, зашептали  молитву:  Отче наш, да светится имя Твое, Да будет воля Твоя…- дальше он молитвы не помнил. Посмотрев на окровавленные запястья Христа, твердо продолжил шептать пришедшие сами собой слова: - Целую раны Сына Твоего, Иисуса из Назарета. Святая Троица не оставь нас - людей своей милостью…

---

Глава VIII 

Прошла зима. В распахнутое окно комнаты, поблескивающее вымытым стеклом, впархивал еще сыроватый, но уже по-весеннему теплый, ветерок.  Окрепшая за зиму голубка, распушив по-павлиньи белоснежные перья хвоста, сидела на подоконнике и охорашивалась.

Красоту наводит, - улыбнулся Илья.

 Пробуждающаяся после долгой зимы природа, высокое небо без единого облачка,  яркое солнце и звучащее из проигрывателя аргентинское танго делали настроение Ильи  праздничным.

 Подстригая перед зеркалом у окна короткую бороду, он подметил, что морщин на лице стало больше, а  прежние стали глубже. Сквозь редеющие русо-пепельные волосы стал проглядывать череп. Подавляя грусть усмешкой, он сказал, обращаясь к единственному живому существу в комнате:

 - Ничего, Пневма. Пока не утрачено желание писать картины, не утрачен и смысл моей жизни.        

  Разгуливающая по подоконнику голубка, будто желая привлечь к себе внимание, останавливаясь, поднимала то одну лапку, то другую, вытягивая при этом крылья. То вдруг закидывала голову, закрывая круглые глазки.

 - Да ты - настоящая натурщица,- улыбнулся художник.

  Понаблюдав за Пневмой, Илья взял альбом для рисования и разноцветную пастель. Сидя у распахнутого окна, художник набросал голубку в розово-голубых тонах. Отложив рисунок, он подошел к проигрывателю, чтобы поменять пластинку.

  Как потом встал за мольберт, как в течении многих часов, забыв про еду и сон, не отходил от него, Илья ни вспомнить, ни объяснить себе не мог, как ни пытался. 

  Она живая! - стоя перед написанным маслом портретом, взволнованно думал художник.

  С холста на него смотрела девочка лет девяти с белым голубем на согнутой в локте ниже груди руке. Лицо ее было чуть удлиненное, характерными чертами и смуглостью напоминало восточный,  арабский тип. Взгляд карих глаз, с широкими веками, по-детски чистый, искрящийся. В уголках лилового оттенка губ едва заметная улыбка. Черные, буклями вьющиеся волосы рассыпаны по узким, еще не развитым, плечам. На девочке было красное с черным орнаментом платье - абайя, на левом запястье широкий серебряный браслет с крупным бирюзовым камнем.

Откуда этот образ? Да и писать портрет я не собирался,- не переставая удивляться, думал художник, нанося на холст недостающие мазки.

- Но ведь получился. Правда, Пневма?- сказал Илья.

 Пневма неожиданно взмыв к высокому потолку и сделав полукруг, спланировала ему на плечо. Илья замер, чтобы не спугнуть голубя.  

- Как раз, твое появление на портрете у меня вопросов не вызывает,- продолжал вслух рассуждать он,- К тому же твое белое оперения на красно-черном хорошо смотрится. Может перечитать «Психологию искусства» Выгодского. Ведь должно же быть объяснение портрету девочки, которую я, и это абсолютно точно, ни разу в жизни не видел. Да еще и восточном наряде с деталями, которые я писал словно с натуры…

    Сидевшая на плече Пневма, будто желая что-то сказать на своем голубином языке, принялась издавать: - Гу-гу-гу, гу-гу-гу…

* * * 

- Илья, тебя к телефону,- после короткого стука в дверь раздался голос соседки по квартире.- Срочно, из Нью-Йорка звонят.   

- Из какого еще Нью-Йорка? - пробурчал Илья, выглядывая в коридор. - Доброе утро, Эмма Вильгельмовна.

- Доброе. А я почем знаю? Иди скорей.

Пройдя мимо маленькой, сухонькой старушки в круглых очках со сломанной дужкой перемотанной синей изолентой, Илья взял трубку.

- Слушаю.

- Привет, Илья! Это - я,  Кирилл, – услышал он знакомый, веселый голос,- Ты меня хорошо слышишь?

- Здравствуй, Кирюша. А соседка сказала, что звонят из Нью-Йорка.

- Правда, из Америки. 

- Может все-таки с Петроградского района, шутник?- усмехнулся Илья.

- Да нет же из Нью-Йорка, клянусь… Илья, у меня сын родился!

- Сын! - голос художника дрогнул.- Поздравляю. Вы молодцы, ребята.

- Спасибо, родной ты мой человек. Ребекка с ребенком еще в госпитале. Мы его Давидом назвали, он высокий, 53 сантиметра. А я гуляю по полной программе. Тут наших много. С Бродским встречался…

- Постой,- перебил Илья.- Но как ты в Америке очутился? Вы же в Израиль собирались.

- Мы решили пока не торопиться с возвращением на историческую родину,- хмыкнул Кирилл.- К тому же в Вене, в аэропорту, меня ждали родственники из Америки.

Ах ты хитрый еврейченок. Теперь понятно, почему он постоянно таскал в кармане карточки с английскими текстами, - подумал Илья.

- Ты-то как, дружище?

 - По-старому. Продал несколько работ, правда, по смешной цене. Я теперь по воскресеньям хожу торговать. Свобода предпринимательства, понимаешь.

- Я тоже продал несколько картин частным коллекционерам. На первое время деньги есть. Алло, Илья.

- Слушаю, говори.

- Хорошо. Слушай внимательно. Числа 16-17 будь дома, к тебе придет человек. Он - американский журналист, очень известный. Зовут Джордж Левис. Повтори.

- Джордж Левис.

- Правильно. Он передаст тебе письмо и двести баксов. Это - твои деньги. В письме все подробно написано… Ну все, я пока не очень разбогател, поэтому долго говорить не могу. Мне еще в Израиль родне позвонить надо. Знакомым передай, что у Кирилла Миллера все хорошо. Коллеге из Горького скажи, пусть передает привет «конторе»,- после паузы, добавил измененным тоном: - Не осуждай меня, я просто не хочу рисковать будущим сына.

- Понимаю,-  понизив голос, ответил Илья.

- Ну, все… Нет, постой! А как там Пневма, голубка твоя?

- Пневма? Прекрасно, подросла, окрепла. Целыми днями только и стучит по миске.

- Значит, и вправду все хорошо…- В трубке раздался гудок разъединения.

 Илья неспешно положил трубку. С улыбкой, посмотрев на сгоравшую от любопытства соседку-старушку, Илья воскликнул:

- Ура! сын родился. Давид родился!

  И художник пустился в пляс по коридору. Что ни на есть в самую народную русскую присядку.

  Когда Илья открыл дверь в квартиру, лицо его невольно вытянулось. На пороге стоял темнокожий, широкоплечий мужчина в короткой куртке. На плече незнакомца висела  коричневая сумка похожая на саквояж.

- Господин Ильин, - по-русски спросил он.

- Да, это – я,- ответил Илья.

- Мое имя – Джордж, Джордж Левис, я – журналист. Вам привет от вашего друга, мистер Миллер.

- Да, Кирилл звонил. Очень приятно, - ответил Илья и добавил: - прошу вас, Джордж, проходите.

- Hello, mam,- увидев выглядывающую из своей комнаты Эмму Вильгельмовну, поздоровался журналист, сверкнув рядом крепких зубов.

При виде живого негра в коридоре своей коммуналки старушка невольно обомлела.

- Guten morgen,- в конце концов, вымолвила она по-немецки, глядя в широкую спину американца. Эмма Вильгельмовна была потомственной немкой, чей предок – мастер по изготовлению приборов морской навигации, еще во времена Петра Великого приехал в строящийся тогда Санкт-Петербург.

  Илья указал гостю на кресло, сам сел на расписной табурет, напротив.

- Необычный скамейка,- сказал гость.- Русский фентези. В Америка можно делать бизнес. - Ну, это в Америка,- улыбнулся Илья,- В России, гроша ломаного никто не даст за такое фентези. Чаю хотите?

- No, thanks, у меня мало время. Ваш друг говорит, что вы –  хороший художник и хороший человек. Он называет вас Грегори Пек.

- Грегори Пек?- удивился Илья, вспомнив имя известного голливудского актера.

Элдред Грегори Пек, американский актёр, один из наиболее востребованных голливудских звёзд 1940-1960-х годов

---

- В Америка, Грегори Пек называют только настоящих джентльменов. Все герои Пека достойные люди и настоящие мужчины.

- Понятно,- улыбнулся Илья.  

- Мистер Ильин, мой журнал, хотел бы сделать интервью с вами,- говоря, журналист  вытащил из сумки толстый глянцевый журнал и какой-то сверток. – Это передал мистер Миллер. Здесь свитер и письмо от ваш друг… Вы согласны?

- Я никогда не давал интервью. Но давайте попробуем.

- Наш журнал читают в Белом доме.

- Скажите, Джордж, как там Кирилл? Как у него дела?

- У ваш друг все о'кей мистер Миллер, много работает, рисует. У него талант, и значит скоро, будет много money.

 После короткого интервью, которое журналист записал на диктофон, он достал из репортерской сумки фотоаппарат. Постояв у стены, увешанной работами Ильи, принялся фотографировать. Выбрасывая яркие «молнии» фотовспышки, защелкал автоматический затвор. 

Спрашивая Илью названия работ, журналист делал запись в блокноте.  

 Посмотрев на мольберт, спросил: - Можно?   

- Да, пожалуйста,- ответил Илья. На мольберте стояла законченная недавно работа.

Журналист, подправив объектив, сделал несколько снимков.

- Good job. Очень хорошая работа. Как называние?

- «Девочка с голубем».

- Number twelve: «Girl with a dove», - сказал Джордж, делая запись в блокноте.- О.K mister Ilin thank you very much.

- И вам спасибо,- ответил Илья, пожимая протянутую розовую ладонь гостя.

Убрав в сумку фотоаппарат, журналист достал из кармана джинсов портмоне.  

 Проводив журналиста, Илья вернулся в комнату.  На краю стола лежали оставленные американцем деньги. Две зеленые купюры, с портретом Бенджамина Франклина и одна большего размером, коричневая, с  профилем Ленина.

 Советские должно быть гонорар за интервью,- подумал Илья.

- Ну вот, Пневма, теперь мы – богатые,- радостно произнес вслух художник.- Отдадим ассирийцу-сапожнику долг. Поменяю завтра у фарцовщиков доллары в Гостином дворе, куплю новые холсты, кисти, краски и трусы… Да, и не забыть заказать в оптике новые очки для Эммы Вильгельмовны.

---

Глава IX

  В облицованном голубоватым мрамором зале, под свисающими с высокого потолка вентиляторами с лениво вращающимися лопастями, сидели министры правительства во главе с эмиром. Головы большинства покрывали традиционные белые куфии.  Вдоль стен,  словно египетские статуи, застыли заместители министров, помощники в костюмах  европейского покроя и несколько военных в расшитых золотом погонах. Выражение лиц  присутствующих было сосредоточенно-почтительным: все слушали речь главы государства. Служба протокола – два молодых человека за декорированным столом, вели стенограмму заседания.

Как только глава Кабинета закончил выступление, в приоткрывшуюся дверь на цыпочках, чтобы не стучать каблуками, вошел пожилой военный. Он быстро подошел к сидящему справа от главы государства мужчине с черной бородкой и, наклонившись, что-то шепнул на ухо. Мужчина резко обернулся. Военный утвердительно кивнул в подтверждение сказанного. Мужчина в куфии что-то тихо сказал главе государства. Зашуршали шелком дишташи, члены правительства стали переглядываться…

- Когда?- бросил принц, размашисто шагая по зеркальным плитам галереи дворца.

- Минут пятнадцать назад,- ответил военный, едва поспевая за молодым принцем. - Врач уже в покоях принцессы. Она сейчас своем кабинете.

Чтобы сократить путь к покоям жены принц пошел через внутренний двор с фонтаном. От полуденного зноя в ветвях оливковых деревьев оглушительно звенели цикады.

  Предполагая, что с женой случился один из нервных приступов, которыми она страдала последние месяцы, он просил про себя Бога: Аллах, прошу тебя, заклинаю, избавь ее от новых страданий. Ты послал ей достаточно испытаний. Забери мою, грешную, жизнь только убереги жену…

  Перед покоями принцессы стояла небольшая толпа придворных.

- Молчи!- выставив перед собой ладонь, грубо сказал принц одному из придворных, спешившему ему на встречу.

 Принцесса лежала на тахте в своем кабинете, закрыв глаза смуглыми широкими веками. На ней была бирюзового цвета джалабия, рядом, на ковре лежал траурный хиджаб. Принц опустился на одно колено и поднял звякнувшую браслетами руку жены. Молодая женщина, приоткрыв глаза, слабо улыбнулась уголками красивых губ.

- Прости меня…- тихим голосом выговорила она. Из глаз с длинными мокрыми ресницами  одна за другой выкатывались слезинки. Соскальзывая, они собирались в маленькой ушной раковине.

Принц достал платок с монограммой и заботливо вытер жене слезы.

 - Профессор, я могу остаться с женой наедине? – сказал он по-английски, не оборачиваясь на находившегося в кабинете полного пожилого австрийца.

 - Можете, ваше высочество. Только не долго,- подчеркнуто независимым тоном, которым говорят известные врачи и адвокаты, ответил профессор.

  Обратившись к медсестре в медицинском халате и белом хиджабе, он что-то сказал по-немецки. Та, быстро уложив в никелированный бикс шприц и ампулы, покатила столик к выходу. 

- Почему ты не сказал мне, что заказал еще один портрет дочери?-  с укоризной сказала жена. 

- Какой портрет?- не понял принц.

Он непроизвольно посмотрел на висевший над  рабочим столом жены портрет в золоченой раме. На исполненном из афганского лазурита портрете в натуральную величину была изображена их дочь в восточном наряде.

 - Я о портрете в журнале. Там на столе.

   Принц подошел к письменному столу жены. Со страницы раскрытого глянцевого журнала, чуть улыбаясь, на него смотрела его девятилетняя  дочь – принцесса Хатитже, умершая около года назад от лейкемии.

   Почувствовав слабость в коленях, принц опустился в кресло из черного дерева, инкрустированного жемчужными раковинами.

   Минуту потрясенный отец не мог оторвать взгляда от портрета дочери. Такого живого сходства с несчастной девочкой не добивался ни один из художников, которым семья правителей Катира заказывала портреты принцессы.

- Я хотел сделать тебе сюрприз, - наконец произнес принц, не поворачиваясь к жене, чтобы та не видела его лица.   

- При этом портрет Хатитже напечатали в американском журнале, который читают во всем мире,- в голосе принцессы прозвучала легкая ирония.

  Принц налил из кувшина родниковой воды в бокал из зеленого стекла и быстро выпил.

- Я не давал разрешения на публикацию портрета,- уверенным тоном продолжил лгать он.- Я разберусь…

- А где сейчас портрет?- перебила его жена.

- Портрет? Он пока в мастерской художника. Где же еще ему быть?- застигнутый врасплох  вопросом, несколько растерявшись, ответил принц.

 - А где именно живет этот художник?

 Раз журнал американский, значит, художник живет в Америке,- рассудил про себя принц, и театрально рассеяно произнес:

 - В Нью-Йорке, кажется.

- Я думала, память о дочери для тебя священна как Коран.

- Так оно и есть, дорогая.

- Омар, прошу тебя, не кощунствуй,- возмутилась жена. - В какой Америке?! Портрет нашей дочери написал русский художник из Ленинграда.

- Откуда?!- принц в изумлении посмотрел на жену.

- Переверни страницу, там напечатано интервью.  

  Ничего не понимаю,- пробежав наскоро полустраничный текст, подумал принц.

  - Ну, да… Разумеется. Как я мог перепутать? Прости, столько дел в министерстве, у меня последнее время голова идет кругом… 

  - Омар, ты обратил внимание на поразительное сходство. И эти подробности: глаза… у нее ведь мои глаза. Улыбка, локоны... Помнишь, как шутя, ты говорил ей за завтраками: «Принцесса Хатитже, вы опять с утра были у парикмахера и завивали свои локоны?» А она хлопала себе по коленке ладошкой и возмущалась: «Мама, ну скажи ты ему, что ни к какому парикмахеру я не ходила»…          

  Воспоминание сжало сердце принца, он наклонил голову. Такие же локоны были у его  матери, королевы Хатитже. В детстве маленькому Омару нравилось играть волосами молодой тогда еще матери, лежа на широкой тахте и слушая восточные сказки, которые королева рассказывала ему и старшему брату.     

-  Ее любимая белая голубка очень к месту. И кажется, на руке мой браслет с бирюзовым камнем, - принцесса приподняла руку.- Девочке нравилось примерять мои драгоценности. Прошу тебя, Омар, пока привезут оригинал, прикажи увеличить портрет,- попросила она.

  Принц наклонился к лицу жены и прижался губами к холодному лбу. Она улыбнулась в ответ губами с лиловым оттенком.

  Чтобы не оставлять жену одну, принц, позвонив в колокольчик, вызвал прислугу. Взяв журнал, вышел из кабинета.

  В коридоре его ждал профессор.

- Ваше высочество, - обратился он к принцу. - Я же просил ограждать Вашу супругу от потрясений.  Нынешнее обострение связанно, с каким-то событием, о котором она сказала, что это касается только вас двоих. Разумеется, посредством гипноза я узнаю причину. Не из любопытства, как понимает его высочество…  

- Извините, профессор, мне надо идти. Я распоряжусь, чтобы вам и вашему персоналу увеличили жалование,- на ходу, ответил принц.

- Но, Ваше высочество, дело не в деньгах, речь идет о психическом здоровье вашей жены,- обиженным тоном ответил доктор.- Возможности психоанализа не безграничны.

- Я понимаю, профессор, и благодарен вам за то, что вы делаете. Но сейчас, правда, я очень тороплюсь.

  По пути в зал заседания, принц отдал распоряжение с этого дня проверять все газеты и журналы, прежде чем их приносят принцессе.

  Во время продолжающегося заседания он то и дело мысленно возвращался к истории с портретом. Выпускник Йеля, принц быстро нашел логическое объяснение сходству умершей дочери с репродукцией в журнале. К тому же, он был знаком с «теорией двойников» по семинару, который некогда проводили иностранные спецы по линии службы отвечающей за безопасность королевской семьи. Не поддавались объяснению детали портрета: платье – абайя, браслет жены на руке дочери, но главное - белая голубка. Голубка именно той породы, которая было у маленькой принцессы.

 Художник из далекой России не может знать то, о чем знают во дворце не более двадцати человек! - забыв, где находится, в недоумении пробурчал он. И хотя речь не шла о разглашении государственной тайны, принц подозрительно сдвинул  на переносице широкие брови. 

  О своих размышлениях, в которых было больше мистики, чем поддающихся логике объяснений, он решил ничего жене не говорить, опасаясь, что ее впечатлительность может спровоцировать обострение болезни.

 Пусть думает, что я на самом деле заказал портрет дочери русскому художнику,- решил принц. 

 После вечернего намаза, Омар показал старшему брату журнал и рассказал историю с портретом. Во время рассказа король, внимательно рассматривал портрет девочки. В  том, что это была его родная племянница - принцесса Хатитже, у его величества не было и тени сомнения. Обняв брата, король сказал: 

 - Пусть министерство иностранных дел и разведка займутся поиском художника. Если возникнут трудности, обратимся к русским властям. Хотя я не думаю… Омар, скажи жене, что Мы с супругой попозже зайдем к ней. Аллах акбар!

Глава X

 На пороге коммунальной квартиры, в которой жил художник, стояли двое мужчин в безупречных костюмах. Илья с интересом оглядел визитеров.

- Здравствуйте, вы художник Ильин?- спросил с акцентом тот, который был помоложе.

 Вопрос прозвучал несколько странно поскольку по пятнам краски на рабочей блузе и кистям, которые держал Илья было не сложно догадался о роде его занятий. 

Любопытно, если бы на мне был поварской колпак, а в руке половник, меня бы спросили повар ли я?- мелькнуло в голове Ильи. 

 – Извините, за внезапный визит. Позвольте представить: атташе по культуре посольства королевства Катира … Я …– помощник и переводчик господина атташе.

Арабские имена Илья забыл в следующие секунду после того, как они прозвучали.

Визитеры, соблюдая субординацию, протянули визитки.

- У нас к вам дело, господин Ильин. Вы позволите пройти?