Первым взялся заполнить эту брешь Александр Каревин. Благодаря его кропотливым трудам мы сегодня имеем возможность отдать должное выдающемуся украинизатору «ленинского призыва».
Чего, казалось бы, большевикам-ленинцам радеть об украинизации - ведь «украинство» как политическое явление взращивалось враждебным им польским дворянством в среде «оппортунистических» партий Малороссии? Но так случилось, что с захватом власти большевиками лишь «свідомі українці» массово пошли на сотрудничество с ними. «Я убежден, что нам очень нужно взаимопонимание с большевиками, а не их падение», - сформулировал задачи нового исторического момента Грушевский.
Первыми к призыву лидера украинства прислушались «освітяни» - тогда как малороссийские отделения Учительского союза бойкотировали большевистскую администрацию и совершали акты саботажа, «Всеукраїнська учительська спілка» наоборот призвала «національно свідомих» учителей «принять самое ближайшее участие в культурно-просветительской работе советской власти». Чем же указанная «культурно-просветительская работа» оказалась столь дорога украинофилам?
В качестве ответа показательны воспоминания большевика Михайлова, возглавившего в 1918 году Таращанский уезд Киевской губернии. Почти вся образованная часть общества, из которой должны были бы черпаться управленческие кадры, сотрудничать с новой уездной властью отказалась. Согласие дали лишь несколько «национально сознательных» учителей, но при условии использования исключительно украинского языка в качестве рабочего.
С другой стороны, октябрьский переворот совершили патологические русофобы и украинский язык, искусственно «очищенный» от «русизмов» и перенасыщенный полонизмами, был для них «идеологически близок». «Видатний мовознавець» Всеволод Ганцов пояснял, что украинский язык - язык новый (выдел. ред.), лишенный «тех давних традиций, которые неразрывной цепью вяжут русский литературный язык со старыми веками… В новом украинском литературном языке, который ( тот ) сделался органом новой литературы, мы не видим уже старых традиций, какими питался язык предыдущих веков». «…Дерусификация является разрывом целого мировоззрения, всей суммы взглядов, созданных долгими годами и крепкой традицией…», - вторил ему журнал «Голос українізатора».
В тоже время, украинофилы имели репутацию пострадавших от царизма, и новая революционная власть нашла союзников в тех, кто «настрадался» при «цараті». В отличие от представителей русских контрреволюционных сил, к деятелям украинского движения большевики широко применяли амнистию, приглашая их вернуться в УССР для совместной работы в деле «культурно-национального строительства». Возвратившийся из эмиграции Грушевский писал: «Я тут, несмотря на все недостатки, чувствую себя в Украинской Республике, которую мы начали строить в 1917 году».
«Точно так, как вы создали диктатуру рабочих и крестьян в России, так нам надо создать диктатуру украинского языка на Украине», - передавал Ленину писатель Винниченко, экс-председатель Генерального секретариата Центральной Рады и будущий председатель Совета народных комиссаров УССР. Лидер большевиков с готовностью отвечал: «Разумеется… мы согласны признать не один, а даже два украинских языка». Поэтому, в постановлении Наркомпроса новообразованной УССР сразу же было заявлено, что украинцы являются национальностью, отличной от русской, «сами того не сознавая» (выдел. ред.). В связи с этим была поставлена задача «имуществоно работать в сторону развития украинского языка».
«Активная работа» не заставила себя ждать. Первым делом взялись за систему школьного образования, ведь на семью здесь полагаться не приходилось - всеукраинское анкетирование родителей школьников выявило, что подавляющее их большинство против перевода системы образования на украинский язык. Категорически против украинизации высказался и Всеукраинский съезд родительских организаций 1918 года. В резолюции съезда отмечалось, что «русская культура в то же время и наша, украинская ... а ослабление русской культуры на Украине привело бы к общему понижению культуры, что гибельно отразится на всех сторонах жизни Украины».
Поэтому, когда часть гимназий получила распоряжение украинизироваться, родительские комитеты ответили отказом, мотивируя его отсутствием учебников на украинском языке. Когда же гимназии были укомплектованы учебниками, напечатанными в Австрии для галицких школ, родительские комитеты заявили, что не станут посылать детей в школы, прославляющие Франца-Иосифа («освітяни» даже не удосужились повыдергивать из учебников портреты «найяснішого пана цісаря»). На этот повод большевики ответили своим привычным «последним доводом» - отказники были арестованы ЧК.
Но это было почти открытое сопротивление. Потому-то и подавлялось оно незатейливыми средствами ГубЧК. Гораздо туже продвигалась украинизация там, где требовалась кропотливая работа. «Малороссы … всячески противились украинизации и упорно не желали учить «рідну мову», - вспоминал «видатний діяч українського відродження» Сергей Ефремов. - В то же время… наиболее серьезно к украинизации отнеслись служащие - евреи. И действительно за эти полгода выучились».
На I Всеукраинском учительском съезде констатировалось, что украинцы упрямо отказываются признавать «мову»: «Они говорят, что это язык галицкий, кем-то принесенный и его хотят навязать». Яркий тому пример - воспоминания уже упоминавшегося нами таращанского начальника Михайлова. Когда ему все же удалось укомплектовать «свідомими» уездные органы власти, то договорились, что все воззвания к населению будут печататься «на украинском-галицийском языке», а внизу под украинским текстом будет расположен русский. Первым был напечатан призыв главкома Красной гвардии к борьбе против немцев, несших на своих штыках очередную «незалежну владу». Михайлов вышел прогуляться по Тараще, чтобы посмотреть «как будет относиться местное население к призыву. Останавливаюсь на улице у толпы, читающей на заборе наше воззвание. Читает кто-то громко по-галицийски. Все слушают.
- На яком же это собачьем языке напечатано? - спрашивают многие.
Кто-то начал читать воззвание по-русски.
- Во це по-нашему напечатано, - как бы в один голос заявляют слушатели. - Читай громче, теперь понимаем, а то не по-нашему было. Будем бить немца, нам его не жалко!»
В отчете Киевского губкома КП(б)У отмечалось, что спустя два года с начала большевистской украинизации 25% проверенных «абсолютно не знают» украинского языка, еще 30% - «почти не знают», другие 30,5% - «слабо знают» и лишь оставшиеся 14,5% сносно владеют. И это не в городе, а в аграрной губернии!
То, что навязываемый язык не был народным, невольно признавали и сами украинофилы, опасаясь, что насильственная украинизация только навредит новому языку и будет «мешать проникновению его в народную толщу» (давний товарищ Грушевского профессор Николай Василенко).
А вот что писал в газету «Правда» председатель Луганского комитета РСДРП(б) Клим Ворошилов: «…вся беда в том, что все рабочие, украинского и неукраинского происхождения, определенно высказываются против украинизации». «Но … не только интеллигенция и рабочие в «русифицированных городах», но и крестьяне по селам … выступали против украинизации», - сокрушалась и «Народна справа».
На всеукраинских съездах учителей и журналистов отмечалось, что крестьяне, собираемые на сельские сходы, не понимают украинского языка и часто после выслушивания речей правительственных уполномоченных на «державной мове» требуют перевести сказанное на русский язык.
Искусственность украинизации стала столь явной, что ее заметили даже зарубежные «друзья Страны Советов». Вот что писала тогда Роза Люксембург: «Украинский национализм в России был совсем иным, чем, скажем, чешский, польский или финский, не более чем просто причудой, кривляньем нескольких десятков мелкобуржуазных интеллигентиков, без каких-либо корней в экономике, политике или духовной сфере страны, без всякой исторической традиции … И такую смехотворную шутку нескольких университетских профессоров и студентов Ленин и его товарищи раздули искусственно в политический фактор».
До каких уродливых размеров было раздуто это «пустое яйцо» (Люксембург), осознал даже глава КП(б)У Эммануил Квиринг, при котором число украиноязычных школ уже превысило количество русскоязычных: «Каждый шовинист-украинец будет вопить о принудительной русификации аж до того времени, пока останется хоть один профессор музыки или гистологии, который ( тот ) читает лекции на русском языке».
Тем не менее, к «сигналам товарищей» ХІІ съезд РКП(б), обсуждавший курс национальной политики, не прислушался и указал решительную борьбу с противлением курсу на украинизацию как на «первоочередную задачу нашей партии».
На вооружение партии были взят принцип «яскравого представника європейського fin de siecle» академика Агатангела Крымского: «Если люди затрудняются в пользовании украинским языком, то вина падает не на язык, а на граждан».
Для наказания же и принуждения «виновных» как никто лучше подходил прирожденный убежденный русофоб и прирожденный диктатор Лазарь Каганович. Он то и сменил в апреле 1925 года Квиринга на посту 1-го секретаря ЦК КП(б) Украины.
Лазарь Моисеевич взялся за дело со свойственной ему жесткостью. Всем служащим предприятий и учреждений, вплоть до уборщиц и дворников, было предписано перейти на украинский язык. Замеченные в «отрицательном отношении к украинизации» немедленно увольнялись без выходного пособия. Исключений не делалось даже для предприятий союзного (!) подчинения.
На украинский язык переводилась вся система образования. «Мова» стала главным предметом везде - от начальной школы до технического вуза. Только на ней разрешалось вести педагогическую и научно-исследовательскую работу. Изучение русского языка фактически было приравнено к изучению языков иностранных. Административными методами украинизировались пресса, издательская деятельность, радио, кино, театры, концертные организации. Запрещалось дублировать по-русски даже вывески и объявления.
Ход украинизации тщательно контролировался сверху. Окркомиссии (окружные комиссии по украинизации) регулярно проверяли государственные, общественные, кооперативные учреждения. Контролерам рекомендовалось обращать внимание не только на делопроизводство и прием посетителей, но и на язык общения служащих между собой. Работники госучреждений, не знавшие украинского языка, принудительно направлялись на курсы по его изучению, причем их оплата вычитались из зарплаты.
Даже «страшилки» вроде шахтинского дела несли в себе привкус борьбы с «великороссийским шовинизмом». «Разве эта реакционная сила на Украине сгинула? Разве она не проводит всюду каждый день своей работы? Разве шахтинское дело, имевшее по своей сути корни в Украине, ни про что не свидетельствует? Как симптоматично, что расстрелянный контрреволюционер, один из главарей шахтинского дела, говорил: «Плевать мне на вашу украинизацию», - призывал к бдительности замнаркома просвещения УССР Андрей Хвыля.
Требуя «со всей силой нажимать в деле украинизации», Каганович, следует отдать ему должное, позаботился и об «интеллектуальном обеспечении» решения поставленных им задач. Уже к концу 1925 года в УССР из Галиции была выписано 50 тысяч «носіїв автентичної мови», подготовленных еще при Франце-Иосифе. И их число увеличивалось с каждым месяцем, ведь «просветительская» деятельность щедро «заохочувалася»: по признанию виднейшего представителя галицкого украинства Кирилла Студинского, посетившего УССР времен Кагановича, «министр получает самое большее 210 руб. в месяц, когда украинизатор, работающий в пяти кружках, зарабатывает 500 руб.». Иного выхода, кроме привлечения галичан, у инициаторов украинизации просто не было. Только Галиция, где «украинская национальная идея» насаждалась поляками и австрийцами уже более полувека, могла обеспечить начинания Кагановича «национально сознательными» кадрами. Среди малороссов таковых практически не было. Ефремов отмечал, что и самые ярые украинизаторы - это в основном «случайные люди, которые и сами украинизировались года 3-4 назад, а во всяком случае до 1917 года и не думали, что они украинцы». Но, признавая, что украинизацию «проводят люто … просто стон и крик стоит в учреждениях», этот «глибокий ліберальний демократ» все же приветствовал подобные методы: «Хотя без принуждения тут, очевидно, ничего сделать нельзя».
Птенцы гнезда Франц-Иосифого с места в карьер взялись за дело, закидывая органы доносами на противников «национальной политики партии». «Стучали» не только на русскоязычных сотрудников, но и на их начальников, если те относились к украинизации «с недостаточной серьезностью». «В ряде округов, несмотря на постановления окркомиссий об увольнении работников за незнание языка, руководитель учреждения оставляет таких на работе. Такое отношение является недопустимым и с этим нужно повести решительную борьбу.» Подобные случаи действительно были: некоторые начальники, руководствуясь профессиональными интересами, не торопились увольнять высококвалифицированных специалистов и закрывали глаза на их русскоязычность. «Часть профессуры … сопротивляются переводу преподавания на украинский язык, особенно таких дисциплин, как математика и дисциплин специальных. Правления институтов часто потакают саботажу украинизации», - доносили члены комиссий. Доставалось и студентам: «Украинизацию студента и вообще его муштру на элементарно-языковом участке нужно целиком приравнять к военизации, с дисциплиной наистрожайшей», - требовал профессор Николай Сулима, специалист по изгнанию русского языка из вузов.
Как видим, и при Кагановиче население, как могло, саботировало украинизацию. При возможности, детей из украинизированных школ родители переводили в русскоязычные. В результате, в первых нередко отмечался недобор. Украиноязычные газеты не раскупались. «Обывательская публика желает читать неместную газету, лишь бы не украинскую, - писал Ефремов. - Шутя можно было предложить нашим властям, чтобы сделали второй шаг: украинизировав местную прессу, нужно запретить привоз из Московщины». Впрочем, подручные Кагановича, приучившись исполнять все прихоти «свідомих», иронии не уловили и основательно ограничили распространение в Украине центральных газет и даже главного печатного органа ВКП(б) - газеты «Правда».
«Я хочу остановиться на деле распространения центрального органа нашей партии - «Правды» - рассказывал на Киевской окружной партийной конференции один старый большевик. - Я распространял ее, когда она еще была маленькой газетой, когда ее начали только издавать. Должен сказать, что сейчас ее намного труднее распространять, чем при меньшевиках (т.е. при Временном правительстве)».
В скором времени шаловливые ручонки украинизаторов дотянулись и до научно-технической терминологии. Но тут обнаружилось, что в силу интеллектуальной ограниченности польско-австрийских украинизаторов предшествующего столетия «мова» оказалась совершенно неприспособленной к «высоким материям». Поэтому Каганович указал на «задачу создать (выдел. ред.) собственную лексику, которая могла бы обслуживать все отрасли современной жизни».
Работа по «созданию собственной лексики» закипела под бдительным контролем «национально сознательной» общественности, требовавшей от специалистов тщательнее бороться с «русизмами». Так, после выхода в свет «Словника технічної термінології» «мовознавец» Фаворский отмечал, что «к сожалению, украинские техники - народ малоопытный в словарных тонкостях», а потому очень ценной была помощь «товарищей-читателей», высказывавших свои советы и замечания. Среди них самый имуществоный тов. Беренбойм. Он недоволен тем, что словарь неполный».
«Украинский язык, не считая Галиции, был только языком литературы и прессы. Только с революцией развернулись перед ним широкие перспективы, и начался процесс его могучего стихийного (? - ред.) роста, процесс интенсивного, напряженного творчества, какого, может, не знает история. За короткое время сделаны большие достижения, обнаружена непобедимая воля к культурному бушеванию», - отмечал Ганцов, призывая и дальше «творить слова или, как говорят, ковать слова». «Культурное бушевание» и массовое «кование» слов приняло такой размах, что даже виднейшие в прошлом «национально сознательные» деятели, оказавшиеся после гражданской войны в эмиграции, не успевали следить за языковыми переменами в УССР. Когда видный украинофил Чикаленко (до революции - имуществонейший борец за «чистоту мовы») обратился с письмом к Ефремову, прося взять для него в архиве какую-то справку, Сергей Александрович мягко поправил его: «Теперь у нас говорят «довідка».
Специально для работы над «выковыванием украинского языка» был основан журнал «Червоний шлях». О его значимости можно судить по тому, что на посту редактора журнала друг друга сменяли наркомы просвещения. Затем это важное дело доверили завсектором литконтроля Науму Калюжному (Шайтельману).
«Творить новые слова, новые синтаксические, новые фразеологические обороты», - призывала еще одна «видатна мовознавка» Олена Курило в специальной книге, которая призвана была «помочь современному литературному языку сойти с русской основы».
В этих же целях группа академиков ревизовала словари, снова и снова реформировала грамматику. На повестку дня «Правописної конференції» был поставлен вопрос о переходе на латинский алфавит. Однако большинством голосов это предложение было отклонено как преждевременное, поскольку «в тех частях Украины, где еще не установлена советская власть, население не примет латиницы» (выдел. ред.).
Впрочем, нововведений хватало и без латиницы. «С правописанием совещание намудрило … и напутало еще больше со смягчением «л», «г» и т.д.; одно будет мягко, другое твердо, писать генерал, но г’енератор и т.п., - писал Ефремов. - Теперь эту путаницу должны наново редактировать и потом декретировать. Не знаю, найдется ли тогда хоть одна грамотная душечка на всю Украину, кроме разве что Скрыпника (Николай Скрыпник нарком внутренних дел и Генпрокурор республики - прим. ред.), неожиданно открывшего в себе наклонности филологические». Действительно, открыв в себе филолога, Скрыпник уже в качестве наркома просвещения «углублял и расширял» национально-культурную политику своего бывшего шефа Кагановича, после того как тот «пошел на повышение».
В целом же украинизаторы упивались тем, что «в украинский язык за короткий срок … включены (выдел. ред.) десятки, даже сотни тысяч новых слов. Это величайшее событие. От этого не только изменится лексика украинского языка, но это имеет также колоссальное значение для целого процесса дальнейшего развития украинской пролетарской культуры. Мы теперь переживаем времена мощного языкового творчества, которого может еще не знала история. Шесть лет украинизаторского процесса в условиях социалистических темпов развития целой нашей культурной жизни есть колоссальная эпоха, которая последствиями своими может быть сравнима с целыми столетиями».
«Колоссальное значение новых слов и лексики для развития украинской культуры» сказалось незамедлительно. Многие ученые, не в силах привыкнуть к новому языку, покидали республику. «Насколько велико влияние русотяпов, это доказывают факты, что не только реакционеры, но и явно советские ученые начинают говорить, а кое-где уже и принимают меры, чтобы перевестись в Россию, другие республики, «где нет украинского наречия». Есть русотяпство и среди студенчества», - не унимались украинизаторы.
На смену «несознательной» русской (в том числе и малорусской) интеллигенции приходила «интеллигенция» новая, «национально сознательная», но «гораздо более слабая и числом, и квалификацией».
То же происходило и на литературном фронте: украинские писатели, непопулярные и даже неизвестные в Украине 20-х, в срочном порядке переводились в разряд классиков.
Впрочем, для «свідомих» развитие культуры и науки всегда было второстепенным по отношению к «розквіту мови» (что мы имеем возможность наблюдать воочию и сегодня). Не потому ли «провідний діяч у нормуванні української літературної мови» и творец действующего «українського правопису» Алексей Синявский так восхищался эпохой Кагановича, при которой «из языка жменьки полулегальной интеллигенции … последний становится органом государственной жизни страны». В отличие от «визначних радянських мовознавців», западноукраинских славистов, правда, огорчала немалая роль, отводившаяся в этом неукраинцам: «Жидовский элемент начал вдираться в саму украинскую литературу. Жиды А.Хвыля (псевдоним завотделом прессы ЦК КП(б)У Андрей Олинтера - прим. ред.), И.Кулик (первый глава Союза писателей Украины, Израиль Юделевич Кулик, переименовавшийся по случаю украинизации в Ивана Юлиановича - прим. ред.) и С.Щупак (критик и литературовед Самуил Щупак - прим. ред.) диктуют украинским писателям пути и нормы» (Ярослав Гординский «Повість у Радянській Україні»). Но все же галицийские имуществоисты украинского движения признавали, что «на Украине происходит великий и могучий сдвиг в сторону украинского национализма» (львовская газета «Діло»).
В 1930 году Каганович, оставив могучий задел для дальнейшего торжества национальной политики партии, был переведен в Москву, где с тем же задором продолжил выкорчевывание корней русского самосознания - Православной Церкви.
Но и спустя годы его приемники продолжали восхвалять «ту величайшую работу вокруг проведения ленинской национальной политики, которую украинская парторганизация проводила под руководством тов. Кагановича» (президент Всеукраинской ассоциации марксистско-ленинских институтов Александр Шлихтер).
В целом же характеристика эпохи Кагановича как нельзя лучше была выражена в выступлениях на I Всеукраинском учительском съезде: «Никакая национальная шовинистическая петлюровская «жовто-блакитная» власть не могла бы сделать столько, сколько сделала Коммунистическая партия и советская власть».
