Обычно, в этот предвечерний час, на балконах некогда украшенных декоративными пальмами, вьющимися растениями и яркими цветами, сидели его соседи. Из-за близкого расстояния была слышна людская речь. В неподвижном воздухе витал бодрящий запах свежесваренного кофе. На одном из этажей, пел хор из дюжины кенаров, с именами апостолов. Особенно голосистым был старый кенар Петр – любимец и гордость хозяина, часовщика с пепельными волосами. Теперь, же на балконе стояли пустые ржавеющие клетки, а из цветочных горшков, торчали полувысохшие стебли. И только на угловом балконе верхнего этажа, каким-то чудом, в кадке зеленело деревце. В его изумрудной листве краснели крупные, напоминая елочные шары, плоды граната.
* * *
На Пасху и в день ангела толстяк Дмитрий – домовладелец, у которого молодая семья Никоса снимала небольшую квартиру, с утра, прямо на улице, начинал жарить барашка на вертеле и кокоретци - закрученные особым способом потроха, приглашая всех соседей на трапезу. Столы накрывались тут же, освободив от машин часть парковки под первым этажом дома.
Манолис с Крита, приносил красное вино. Леонидас из Спарты – отборные величиной с грецкий орех, оливки. Семья из Северного Ипера белоснежный брикет сыра - фета…
Собиралось человек двадцать, а то и больше. Ели, пили, смеялись, танцевали, взявшись за руки, далеко за полночь.
Бывало, между хозяйками квартир, случались ссоры, напоминающие комедийные одноактные пьесы. За ними, отложив дела, с удовольствием наблюдали со своих балконов,- словно из театральных лож,- любопытные соседи…
Прошел почти год, как все эти звуки и запахи жизни покинули некогда уютный квартал.
Большинство его жителей, потеряв из-за кризиса работу, вернулось в свои периферии: небольшие городки и деревни. В дома отцов и дедов, где у каждой семьи был, хоть и небольшой, но свой клочок земли. Земли, с незапамятных времен, кормящей человека.
И как прежде в вечерней тишине, только протяжно пел дудук из открытого окна полуподвала, в котором жила семья эмигрантов из Армении.
Пошел второй год как Нико потерял работу. Поначалу это не показалось ему большой трагедией: хороший специалист по электронному оборудованию, крепкий физически, он был уверен, что найдет, пусть и не по профессии, способ обеспечить семью. Первое время, через знакомых, ему удавалось подрабатывать: то маляром, то кассиром в ночном клубе, то грузчиком на ковровом складе.
Теперь же в семье работала только его жена. Но не по специальности,- она была учительницей начальных классов,- а уборщицей. Месяц назад ей удалось найти это место по объявлению в газете.
Когда Нико думал о причинах изменивших его жизнь и схожим образом жизни половины людей, которых он знал, в его голову приходили только очевидные мысли, которые ничего не объясняли.
О подлинных причинах, меняющих порой, будто под копирку, судьбы миллионов людей, он, со временем, начал понимать, что причины эти тщательно скрываются теми, у кого власть и большие деньги. Что в основе мировоззрения этих людей - дерзость безнравственных поступков и циничный расчет, как необходимые условия достижения жизненного успеха. Что, будучи людьми образованными, они понимают, что, только нарушая гармонию мира, можно в течение одной жизни, заполучить то, что сделает их «избранными», из числа званных в этот мир. Каждый раз, когда Нико приближался к этой незамысловатой истине, за которой естественным образом следовал порыв к действию, его волю сковывал грех называемый трусостью: мысли начинали путаться, рассыпаться, превращаясь в труху.
* * *
Посмотрев на дисплей телефона, чтобы узнать время, он торопливо раздавил в пепельнице окурок и вернулся в квартиру. Увидев, что отец куда-то собирается, маленькая Эвридики, ссадив с коленок свою дочку - куклу Кики, подбежала к отцу.
- Папа, ты за мамой идешь?- спросила она.
- За мамой, мой птенчик, - ответил он, улыбнувшись.- А ты сиди дома и никому, слышишь, никому не открывай дверь. Хочешь, я поставлю твой фильм?
Эвридики нравились фильмы про птиц. Особенно она любила документальные, про диких гусей и белых аистов. На всех ее рисунках, которые она вешала над кроваткой в своей комнате, были изображены летящие птицы и радуга. Они с женой, давно заметили, как заворожено девочка смотрит на эти счастливые создания, которым дано преодолевать земное притяжение, наслаждаясь свободой взмывать в чистую голубизну неба.
Как-то раз, он спросил дочь, хочет ли она, чтобы ей купили в зоомагазине маленькую птичку.
- Нет,- категорично ответила Эвридики. И задумавшись, серьезно пояснила: - Птицам в клетке плохо, они хотят летать.
- Наша дочь, когда вырастит, станет орнитологом,- сказал он тогда жене.
- Я буду только рада,- улыбнувшись, ответила молодая женщина.
Уже в прихожей, глянув на дочь сидящую опустив голову на краю дивана в гостиной, Нико сказал: «Ладно. Собирайся, только быстро».
Эвридики, с просиявшим лицом, легко соскочила со своего места, строго наказала кукле Кики, чтобы та «не шалила и никому не открывала дверь». И, переобувшись в свои любимые оранжевые балетки, подражая матери, посмотрелась в зеркало. Поправив в волосах бабочку-заколку, сказала отцу:
- Я готова, можем идти.
На улице, сунув руку в широкую ладонь отца, девочка шла в припрыжку, стараясь не отставать, по-детски радуясь неожиданной прогулке. Вечер был самым обыкновенным для середины афинской осени: сухой, тихий, с легкой бодрящей прохладой.
На большой части магазинчиков, мимо которых они шли по узкому тротуару, решетки были опущены. Засохшие листья и мелкий мусор перед дверьми, указывали на то, что их давно не открывали. А было время, когда сами владельцы или продавщицы, чуть ли не ежедневно, терли щетками каждый свой порог и участок улицы пенистой жидкостью для мытья мраморных полов.
Нико сделал над собой усилие, чтобы не смотреть на черные, запыленные окна таверны куда, с женой и дочерью, в конце недели, заходили поужинать.
Из дверей, некогда книжного магазина, в котором теперь находилась скупка золота и серебра вышла пара преклонного возраста. Болезненно худощавый старик и старушка вся в черном. Опасливо озираясь, они перешли улицу. Поддерживая друг дружку, тяжело поднялись по нескольким ступенькам и скрылись за стеклянной дверью, над которой монотонно моргал зеленый аптечный крест.
Проехав несколько остановок в бесшумном трамвае, отец и дочь спустились в метро.
В вагоне, маленькая Эвредики, как обычно задавала много вопросов: «Почему двери закрываются сами?»; «Почему на нее с улыбкой смотрит вон та, толстая тетя?»; «Почему мальчик в трамвае показал язык?»
- Я тоже ему показала, вот так!- Эвредики внезапно высунула свой острый язычок, и покрутила у висков руками с растопыренными пальцами.
На одной из станций, в вагон вошли несколько молодых людей. Коротко стриженных, в одинаковых черных куртках, с каменным выражением на лицах. В глаза бросалось словосочетание на их спинах, где Σ в первом слове, напоминала «молнию» на мундирах эсесовцев. Он обратил внимание, как несколько пассажиров беспокойно заерзали на своих местах. Сидящий через проход пакистанец, щуплый, похожий на подростка, испуганно вжался в сидение. Его оливковое лицо в мгновение стало одного цвета с белым воротником рубашки. Посмотрев на притихшую вдруг Эвредики, он впервые пожалел, что взял с собой дочь. Через пару станций, они вышли из вагона. Оказавшись на площади Омониа, стали спускаться по улице ведущей к политехническому институту.
Уже зажглись уличные фонари, машин и прохожих стало меньше. Люди шли несколько ускорив шаг, глядя перед собой: этот район в вечерние часы, до сих пор, пользуется у горожан дурной славой. На противоположной стороне, ниже остановки, у синего автобуса с зарешеченным лобовым стеклом и окнами, стояло несколько жандармов. На них были черные налокотники и щитки на голенях. До угла, где надо было сворачивать к дому, в котором мать Эвредики мыла лестницы, оставалось полквартала.
Неожиданно, из боковой улицы, на середину дороги выбежало десятка полтора молодых парней. Их лица на половину были закрыты шарфами, на головах некоторых - мотоциклетные шлемы. Тут же, в сторону полицейских полетели камни. Послышалась глухая дробь от попадания булыжников в корпус автобуса. Засвистели тормоза проезжающих машин. Раздался звук разбитого витринного стекла, крики прохожих. Некоторые из них бросились бежать. Нико, прикрыв собой дочь, прижался к стене дома.
Из автобуса стали выскакивать полицейские с пластиковыми щитами, одевая, на ходу, каски с прозрачным забралом. Заученно выстроившиеся в шеренгу, они двинулись на нападавших. Взрывы нескольких свето-шумовых гранат, брошенных полицейскими, больно ударили по ушным перепонкам десятками децибел. Резонируя от стен многоэтажных зданий зловещее эхо, заполнило уличное пространство. Из крон деревьев, растущих по обе стороны улицы, выпорхнули испуганные стаи птиц. Они ошалело метались между домами, ударяясь о стены, окна, фонарные столбы.
Эвридики инстинктивно закрыла уши руками, личико ее побледнело. Широко раскрытыми глазами она смотрела, как несколько птиц упало на асфальт проезжей части. А один воробей оказался прямо у ее оранжевых балеток. Птичка, несколько раз трепыхнулась и, перевернувшись лапками к верху, замерла. Нико закрыл ладонью глаза дочери.
Когда, преследуя нападавших, полицейские пробежали мимо, он, чтобы поскорей увести ребенка подальше от этого кошмара, подхватил дочь на руки и бросился в боковую улицу. Пробежав несколько десятков метров, тяжело дыша, перешел на шаг. Убедившись, что они находятся в безопасности, Нико опустил дочь на тротуар и присел перед ней на корточки.
- Па-па, м-м-мне с-с-ст-страшно, - с трудом выговорила Эвридики.
Нико прижал к себе хрупкое тельце ребенка.
- Не бойся. Я здесь, с тобой,- ласково прошептал он.
- Ты ви-ви-видел, пти-пти-птички па-па-падали,- большие глаза девочки наполнились слезами.
В ужасе, поняв что, произошло Нико, потеряв над собой контроль, выпрямился и, сжав до бела кулаки, заорал не своим голосом:
- Будьте вы все прокляты!
Его голос, голос отчаянья и ненависти, казалось, заглушил все шумы большого города.
* * *
О дальнейшей судьбе молодой семьи мне известно только, что в скором времени они уехали в далекую Австралию. Нико нашел работу в автосервисе, а его жена стала baby-sitter в доме разбогатевшего родственника. Маленькую Эвридики, через благотворительный фонд, начали лечить от заикания в одной из неврологических клиник Сиднея.
На их родине, на балконе квартиры в которой давно никто не живет, из года в год, вопреки невзгодам, продолжает цвести гранатовое деревце, с античных времен – символ возрождения.
Афины, октябрь 2013 года.
