fbpx

GR EN FR DE ES CN
IL AL BG TR UA GE

Menu
Login

Патриарх американского вероисповедания

  • Автор  Игорь Ходаков,
  • Просмотров 4496
 Коллаж Андрея Седых Коллаж Андрея Седых

Конфликт между Константинопольским и Московским патриархатами, разгоревшийся из-за Украины, лежит далеко за пределами религиозной плоскости. У него множество причин, но я бы обратил внимание на специфическую психологию фанариотов, то есть жителей расположенного в Стамбуле квартала, где и находится резиденция Константинопольского патриарха, именующего себя Вселенским.

Расположена она, к слову, в храме Святого Георгия, построенного на деньги русского царя Феодора Иоанновича. Что касается психологии фанариотов, то для ее понимания нужно рассмотреть некоторые перипетии взаимоотношений Русской православной церкви и Вселенского патриархата.

Позволю себе предварить экскурс в историю важной ремаркой: с самого своего существования Константинопольский патриархат вступил в острый конфликт с Александрийским. На закате античности последний справедливо считался в православном мире более старшим, нежели расположенная в новой столице кафедра, поскольку, как писал историк Церкви Михаил Поснов: «К IV и в IV столетии первенство на Востоке принадлежало Александрийскому епископу».

Для изменения ситуации и утверждения Константинопольской кафедры как первенствующей в христианской ойкумене, были задействованы в том числе ресурсы империи. Это имело и оборотную сторону, породив непримиримую оппозицию Александрии Константинополю, которая в немалой степени спровоцировала победу на берегах Нила монофизитства и в VII веке способствовала быстрому завоеванию Египта арабами. Не минула Константинополь чреда конфликтов с православным в раннее Средневековье Римом. И нередко они носили сугубо политический характер, что выразилось, скажем, в аресте папы Мартина (VI век) по приказу басилевса Юстиниана. Таким образом, первенствующее положение в православном мире Константинопольский патриархат пытался утвердить, опираясь на военно-политическую мощь империи, и в свою очередь являлся проводником воли византийского монарха в независимых от него странах.

Конфликтное братство

С самого начала взаимоотношения между Русской православной церковью и Константинопольским патриархатом также представляли собой часть большой геополитической игры, несколько мифологизированной с нашей стороны. Чего стоят россказни на страницах популярной да и учебной литературы о княгине Ольге, красотой и умом которой был якобы настолько поражен император Константин Багрянородный, что собирался на ней жениться. Однако хитрая скандинавка поставила условие басилевсу – стать ее крестной. Плененный страстью, тот согласился, а потом услышал в ответ: мол, отныне мы родственники и в брак вступить не можем. А далее Повесть временных лет доводит до читателя реплику, будто бы брошенную Константином: «Переклюкала (перехитрила) меня Ольга».

“ К Ольге отнеслись как предводительнице варваров, которую следовало не столько крестить, сколько использовать в своих интересах ”

Подобные мифы льстят национальному сознанию, но к реальной истории имеют опосредованное отношение. Ту же Ольгу по ее прибытии в Константинополь византийцы долго продержали в гавани и не позволяли войти в столицу. Ничего удивительного здесь нет: к ней отнеслись как к предводительнице варваров, которую, с точки зрения имперских сановников, следовало не столько крестить, сколько седлать частью византийской ойкумены и использовать в своих интересах, например против Хазарского каганата.

Крещение Ольги позволило выполнить поставленную задачу отчасти и то ненадолго. Ее сын Святослав (Сфендослав согласно греческим источникам) проводил не просто независимую политику от Византии, но и бросил ей геополитический вызов, когда пожелал перенести столицу на Дунай. Предприятие это, как известно, завершилось поражением русов. Впрочем, минуло 15 лет и византийцы примерно в 987 году крестили младшего сына Святослава – Владимира, по всей вероятности в его резиденции – Василеве. Но почти сразу отношения кагана (таков был титул Владимира, во всяком случае именно так и его, и его сына Ярослава называл митрополит Илларион) и басилевса Василия II, оставшегося в истории с выразительным прозвищем Болгаробойца (приказал ослепить плененных в битве при Беласице болгарских воинов, оставив один глаз каждому сотому), испортились. По вине последнего. В империи вспыхнул мятеж военачальника Варды Фоки. Болгаробойца, оказавшись не в силах подавить его самостоятельно, обратился за помощью к Владимиру. В числе условий тот потребовал отдать ему в жены сестру императора – Анну. Василию II было не до торга. Единственное, он выдвинул в качестве условия крещение кагана. И получил согласие. После этого войска русов помогли разгромить Фоку.

Дальнейшее хорошо известно: Василий II не спешил выполнять обещание, что стало существенным для него промахом. Не привыкший к подобному отношению Владимир осадил Корсунь и захватил ее. Болгаробойца, верно, было жаль отпускать сестру в варварскую в его представлении страну, но Корсунь ему оказалось жаль еще больше. Конфликт удалось урегулировать, но, что известно широкому кругу читателей меньше, лишь наполовину, поскольку каган поставил только-только созданную Русскую церковь в каноническое подчинение Болгарской Архидской архиепископии, то есть по сути автокефальной Церкви. Кстати, в отечественной медиевистике некоторая часть исследователей – скажем, Михаил Приселков, Федор Успенский – придерживалась мнения, согласно которому Владимир именно от болгар и принял крещение, приводя в качестве одного из аргументов имена любимых сыновей кагана – Бориса и Глеба.

Таким образом, взаимоотношения двух номинально братских Церквей начались с конфликта и, как показала история, далеко не единственного. Примирение наступило только при Ярославе в 1018-м, к тому времени Болгария была завоевана Византией. Для нас важно то, что именно в его правление на страницах ПВЛ появляется имя первого известного греческого митрополита на Руси – Феопемпта. Причина же конфликта Церквей крылась не только в вероломстве Василия II, но и в менталитете его подданных, относившихся ко всем не ромеям, с одной стороны, как к варварам, с другой, как писал церковный историк протоиерей Иоанн Мейендорф: «В глазах византийцев Русь, приняв крещение, становилась частью империи».

В общем-то, причины подобного отношения нетрудно объяснить: византийцы видели себя Римской державой (pax romana), носившей в представлении ее идеологов универсалистский и даже после Рождения Христа сакральный характер, а басилевс ими мыслился еще и защитником всего христианского мира. Наши средневековые книжники этого и не отрицали. Неудивительно, что за богослужением в домонгольской Руси периода ее недолгого политического единства поминали в том числе и византийского императора. «Поэтому нет ничего странного, – подчеркивал Мейендорф, – в том, что патриарх Фотий говорит о русских как о «подданных» империи».

Но, разумеется, басилевсы не имели военных ресурсов для подчинения Руси, и проводниками их политики стали присылаемые из Константинополя митрополиты, вынужденные решать не только церковные вопросы. Проблема для империи заключалась еще и в том, что ряд балканских держав, воспринимая себя частью византийского мира, в то же время оспаривал политическое право Константинополя на его главенство (болгарский царь Самуил, сербский король Стефан Душан).

Со стороны Руси вплоть до падения империи подобных шагов не предпринималось, и даже в период раздробленности русская военно-политическая и церковная элита продолжала не только осознавать себя частью византийской ойкумены, но и признавать формальную власть басилевса в решении канонических вопросов.

“ Превращение Москвы во Второй Ватикан, способный стать оружием Кремля на международной арене, никак не соответствовало интересам США ”

Исключением стал Андрей Боголюбский, попытавшийся выйти из-под опеки зависимого от Константинополя Киевского митрополита, учредив собственную митрополию во Владимире. Однако встретив категорический отказ со стороны патриарха, отступил, хотя вопрос лежал не только в сугубо канонической плоскости. Несостоявшаяся митрополия могла бы подчеркнуть перемещение как церковного, так и военно-политического центра Руси из Киева во Владимир. Это привело бы к ослаблению контроля над ней со стороны Константинопольского патриархата и фактически свело бы на нет политическое влияние басилевса. Другое дело, что процесс этот носил в исторической перспективе неизбежный характер и очередной церковно-политический конфликт с Византией стал вопросом времени. Произошел он в 1448-м и остался в истории как 140 лет формальной изоляции нашей Церкви от Вселенского православия.

Напомню канву событий: в указанном году без одобрения Константинополя в Москве был выбран митрополит Киевский и всея Руси Иона. Строго говоря, конфликт вспыхнул почти что десятилетием ранее, когда Москва не приняла Флорентийскую унию и изгнала пытавшегося ее навязать Ивану III митрополита Исидора. Однако часть Киевской митрополии в тот период находилась под властью Великого княжества Литовского и Русского – второго после Москвы центра, вокруг которого также складывалось единое Российское государство.

Изгнанием Исидора Москва вступала в конфликт не только с Вселенским патриархатом, но и гибнущей Византийской империей. Однако ее универсалистский характер по-прежнему не вызывал сомнений, а интеллектуальная элита и на Руси, и в Литве вопреки очевидности не верила в гибель pax romana, хотя Константинополь уже со всех сторон окружала Оттоманская Порта. Именно поэтому в 1441-м в Москве было составлено послание, в котором содержалась просьба не только к патриарху, но и «ко святому царю» позволить нам самим избрать митрополита при условии утверждения его в Константинополе. Впрочем, отправили сей документ только спустя четыре года, после смерти патриарха Митрофана. Ответа не последовало. Да нам было и не до того. В те годы Василий II пережил ордынский плен, заточение у Шемяки с последовавшим ослеплением. И только в 1448-м наконец в Москве решились на, выражаясь церковным языком, самочинное избрание митрополита. Проблема заключалась еще и в том, что находившийся в Константинополе Исидор от своих прав отказываться не собирался. Он и его приверженцы рассчитывали, коль не удалось укрепиться в Москве, установить свою каноническую власть на территории Литовской Руси, точнее, на той ее части, которая входила в состав Киевской митрополии.

Что касается Ионы, то он остался в истории фигурой не только духовной (канонизирован Церковью в 1547 году): в период так называемой Феодальной войны этот иерарх попеременно поддерживал Василия II Темного и Дмитрия Шемяку, приняв в конечном счете сторону первого и став его советником. Нередко именно Иона выступал связующим звеном в непростых переговорах великого князя с поляками, литовцами и независимыми в тот период псковичами. Приходилось ему разрешать и внутренние нестроения, ибо далеко на все представители клира приняли его неканоническое избрание. В числе оппонентов оказался, например, преподобный Пафнутий Боровский.

Василий II и Иона попытались урегулировать конфликт, что лишний раз свидетельствует о его политическом характере, непосредственно со вступившим в 1449-м на престол императором Константаном Палеологом. Самому басилевсу церковная смута также была ни к чему: отдавая все силы подготовке столицы к обороне против войск султана Мехмеда II, он одновременно пытался примирить враждующие церковные группировки и, видимо, не совсем удачно, поскольку так и не был коронован патриархом-униатом.

В общем, именно для Константина московские книжники составили послание, на страницах которого попытались оправдать неканоническое избрание Ионы. Однако открытое принятие императором унии (шаг для него скорее вынужденный и обусловленный отчаянной надеждой на помощь Запада) дало повод великому князю воздержаться от отправки послания. А в 1453-м необходимость в этом отпала: турки взяли Константинополь, последний византийский император пал в бою, Исидор попал в плен, но позже бежал и уже не имел реальных перспектив на Киевскую митрополию, хотя от титула не отказывался.

Переворачивалась новая страница истории.

Несколько отвлекаясь от геополитических аспектов взаимоотношений Константинополя и Москвы, позволю себе рассказать о довлевших над сознанием христианского мира эсхатологических ожиданиях. Они, по словам историка Ангелины Астафьевой, представляли собой «константу средневековой культуры». На Руси верили: 1492 год, соответствующий, как полагали отечественные книжники, 7000-му от сотворения мира, подведет черту под земной историей. Разумеется, подобные ожидания ставили во главу угла проблему противостояния добра и зла или «чистых и нечистых» земель. Под первыми подразумевались территории, находящиеся под властью православного правителя, под вторыми – все остальные.

Соответственно причина гибели Византии виделась московским интеллектуалам прямым следствием принятия унии, то есть отступления от православия. И для них естественным образом возникал вопрос допустимости канонического подчинения находившегося под властью «неверных» Вселенскому патриарху, тем более что «после взятия турками Константинополя, пишет Астафьева, – столицы православного мира, в 1453 году скорое наступление конца света воспринималось как нечто очевидное и неизбежное».

После 1492 года эсхатологические ожидания еще целое столетие будоражили русское общество, одновременно заставляя Фанар и Москву выстраивать новый формат в том числе и политических отношений. Разумеется, процесс этот не был простым. В 1458 году Киевская митрополия окончательно ушла из-под власти Ионы, правда, уже не вследствие деятельности Вселенского патриарха, а непосредственно из-за шагов, предпринятых папой Римским и польским королем Казимиром IV.

Новый адрес Царьграда

После смерти Ионы так же неканонично в Москве был избран митрополит Феодосий и составлено «Слово», в котором данный шаг без согласования с Константинопольским патриархом оправдывался сугубо политическим аргументами: русский государь теперь глава всего православного мира, а русское – не униатское – православие выше греческого.

Не буду описывать последовавшие перипетии взаимоотношений нашей и Константинопольской церквей, приведу только слова историка Антона Карташева о том политическом багаже, с которым Московская метрополия подошла к важному для нее 1589 году: наша Церковь «с замечательной исторической постепенностью высвобождается из-под церковной власти над ней Константинопольского патриарха и столь же постепенно, обратно пропорционально этому освобождению попадает под зависимость от светской власти своего русского правительства».

С тех пор взаимоотношения с Фанаром уже тождественны взаимоотношению со светской властью, ибо носят в значительной степени политический характер, хотя бы с учетом того, что Константинопольский патриарх имел особый и во всяком случае формально довольно высокий статус в Османской империи. Он согласно фирманам султанов (древнейший из них, выданный Мехмедом II Завоевателем Геннадию Схоларию, не сохранился до наших дней) возглавлял на территории Порты всех христиан, рассматривавшихся в качества единого народа – милета.

В XVI столетии церковно-политическая ситуация в православном мире меняется: «Материально на место Цареграда, – отмечает Карташев, – встала царская и богатая Москва. Обнищавший (под властью османов. – И. Х.) православный Восток решительно к ней потянулся». Оспаривавший каноничность поставления московских митрополитов Фанар оказался в сложном положении, материальные трудности заставляли Константинопольских первоиерархов учитывать геополитические реалии. Так, патриарх Дионосий послал своего экзарха к Ивану Грозному, дабы благословить на царство и сделать коронацию законной с церковной точки зрения. Грозный счел подобный шаг принижающим его царское достоинство и потребовал обыкновенного признания законности его власти, подкрепив «просьбу» богатыми дарами. Они оказались действенным аргументом: из Стамбула пришел положительный ответ.

Время для учреждения столь чаемого на Руси патриаршества было выбрано также вполне удачное: за долги Константинопольский патриархат лишился части зданий и храмов. Это заставило Вселенского первоиерарха отправиться за подаянием в Москву и вынудило его после долгих проволочек согласиться на учреждение патриаршества в России. Причем в Москве, уже мыслившей себя Третьим Римом, рассчитывали видеть свою кафедру первенствующей, что, разумеется, не нашло поддержки у восточных патриархов. Само учреждение патриаршества носило в значительной степени политический характер во многом благодаря деятельности шурина царя Федора Иоанновича – Бориса Годунова.

Далеко от православия

Теперь перенесемся из века XVI в прошлое столетие. 1948 год. В Москве проходит Всеправославное совещание. Его цель – консолидация православного мира под эгидой Московского патриархата и провозглашение его Вселенским. Однако Константинопольский первоиерарх отказался приехать, прислав своих делегатов, которые посещали только праздничные мероприятия (номинально совещание было приурочено к 500-летию автокефалии РПЦ) и принципиально игнорировавших официальные. А без Константинопольского патриарха совещание трудно было назвать всеправославным. Действовал ли Фанар по своему усмотрению? При уже разворачивавшемся глобальном противостоянии двух сверхдержав – вряд ли, особенно если учитывать американское гражданство Константинопольского патриарха Максима V. И превращение Москвы в нечто подобное Второму Ватикану, способному стать геополитическим оружием Кремля, никак не соответствовало интересам США, равно как в их интересах управляемый хаос на территории современной Украины, и если его можно аккумулировать посредством в том числе конфликта между Москвой и Фанаром, то упустит ли Белый дом такую возможность? Холодная война ведь не канула в Лету и разве не очевиден ответ на вопрос: кому выгоден конфликт между патриархами?

Отвечу на вопрос о психологических причинах, толкающих Вселенского первоиерарха на противостояние с Москвой. Убежден: он зависим от внешних сил, но есть еще одна причина, некогда сформулированная протопресвитером Александром Шмеманом: «Православное сознание не заметило падения Византии». Признаюсь, я вырвал фразу из контекста и смысл ее напрямую с Константинопольским патриархатом не связан, но недавние действия Фанара на Украине, быть может, отчасти свидетельствуют о его стремлении быть самостоятельным участником большой геополитической игры. Однако подобное стремление возможно, если Варфоломей II забыл, что Византийская империя давно уже пала и его покровители весьма далеки от православия, главой которого он себя по-прежнему считает.

Игорь Ходаков,
кандидат исторических наук

Опубликовано в выпуске № 39 (752) за 9 октября 2018 года

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции

Читайте Афинские новости в Google News (нажать 'Подписаться')

Поделиться ссылкой:

О том, как поделиться
В связи с массовыми нарушениями правил, все комментарии премодерируются.
Последнее изменениеПятница, 19 октября 2018 12:23
Комментарии для сайта Cackle
Наверх

Новости по Email

Не пропусти другие интересные статьи, подпишись:

Я согласен с Политика конфиденциальности

Новостные ленты

Партнеры сайта