fbpx

GR EN FR DE ES CN
IL AL BG TR UA GE

Menu
Login

Был ли Гомер слепым?

  • Автор  Николай ПЕРЕЯСЛОВ
  • Просмотров 6977
Был ли Гомер слепым?

А быть может, он вообще написал только «Одиссею», а «Илиаду» создал уже совершенно другой человек. Что, конечно же, ни в коей мере не умаляет его значения в истории всемирной литературы.

Большинство исследователей античности, принимая предание о гомеровской слепоте за историческую аксиому, относятся в то же время к нему далеко не как к безоговорочному факту, замечая чуть ли не в каждом предисловии к поэмам этого автора, что “слепота его, скорее всего, — легенда, находящая объяснение в том, что ремесло певца избирали обыкновенно калеки, не способные к физическому труду” (С. Маркиш).
С одной стороны такая противоречивая позиция выглядит вполне закономерно и даже оправданно, ибо, снимая с повестки дня этот явно гипотетический, относящийся к разряду “А почему аборигены съели Кука?”, вопрос, она переключает внимание читателя исключительно на само творчество античного писателя, но с другой — и от этого нам, к сожалению, тоже никуда не деться, — оставляя “гомеровский вопрос” в категории вечных “белых пятен”, мы только еще сильнее разжигаем интерес любителей древности к таинственному автору “Илиады” и “Одиссеи”, вызывая тем самым к жизни всё новые и новые гипотезы, часть из которых ставит под сомнение уже даже и само существование Гомера как такового.

Понятно, что получить сегодня достоверные сведения о жизни и творчестве таких литераторов древности как тот же Гомер, Матфей или наш легендарный Боян невозможно — история в этом отношении довольно безжалостна и порою не оставляет нам даже имен, а не то что документированных биографических сведений. Но если о Бояне мы сегодня можем судить лишь по рассеянным в “Слове о полку Игореве” цитатам, данным нам к тому же еще и в вольном пересказе автора этой древнерусской поэмы, то в случае с Гомером есть все-таки основания рассчитывать еще и на помощь таких могучих первоисточников как “Илиада” и “Одиссея”, информативную ценность которых подтвердили в свое время сенсационные раскопки Генриха Шлимана на холме Гиссарлык.

Естественно, что восстановить по ним жизненный путь автора этих эпических сказаний мы не сумеем, но определить, исходя из анализа текста, написаны поэмы слепым или зрячим человеком, можно, наверное, с довольно большой степенью вероятности, и для этого нужно лишь очень внимательно вглядеться в то, на основе каких ассоциаций строится образная система его поэтики. Ведь если предположение о слепоте Гомера имеет над собой реальную почву, то в фундаменте его поэтической образности должны преобладать — просто не могут не преобладать! — не визуальные, а именно слуховые и осязательные ассоциации, ибо слепой человек, как известно, воспринимает мир лишь на слух и на ощупь. Так, например, если нормальный зрячий человек, описывая дуб или, допустим, баобаб, скажет, что он “высокий”, “раскидистый”, “зеленый” или, если это осень, “желтый”, то слепой, дотронувшись до коры его ствола, назовет его “шершавым”, “неохватным”, а если в это самое время в его вершине гудит ветер, то еще и “шумным” или — как выражались в античности — “пышношумящим”.

preview

Скрыть слепоту — дело для пишущего невозможное. Даже если допустить, что Гомер создавал свои поэмы на основе уже существующих фольклорных сказаний и использовал их готовые зрительные образы, то и в этом случае следы осязательно-звукового восприятия мира, которых нельзя избежать хотя бы в связующих вставках, составили бы такой “процент”, что не заметить его было бы очень и очень трудно.
Однако ничего подобного в “Илиаде” нет; как никакое, может быть, другое произведение античности, она буквально переполнена всевозможными красками, портретами и другими признаками визуальных наблюдений над действительностью. “То, чего нельзя охватить взором, для Гомера просто не существует, — замечает исследователь его творчества С. Маркиш. — Выражение “художник слова” применимо к Гомеру в своем прямом и первом значении: он доподлинно рисует, он лепит словом, так что созданное им зримо и осязаемо. Такая убедительность невозможна без особой, редкой остроты глаза...”
Острота же глаза, как мы понимаем, является признаком диаметрально противоположном слепоте, и вот любая — наугад открытая нами — страница “Илиады” (а речь пока что идет об только об этой поэме) свидетельствует именно об этой остроте, являя на свет изобилие образов, созданных на основе исключительно зрительных ассоциаций.

Мы, само собой, говорим сейчас не о таких из них как “золотой жезл”, “красный венец”, “черное судно”, “багряное вино”, “парусы белые”, “свет блистательный”, “бог сребролукий” и других в таком же роде, являющихся по сути не столько собственными определениями поэта, сколько канонически устоявшимися образами-стереотипами, своего рода “служебными” словами, которыми, безусловно, пользовались и те из поэтов античности, кто и на самом деле был слеп и никогда наяву ни этого “золотого жезла”, ни “сребролукого бога” не видел.
Речь в данном случае идет о действительном внимании Гомера к деталям, о подробнейшем описании им всевозможнейших атрибутов и предметов быта, и пейзажей и портретов, которые невозможно описать так зримо, ни разу в жизни их (или хотя бы из аналогов в природе) не видев.

Примеров таких зрительных образов в “Илиаде” весьма немало, для их демонстрации пришлось бы, наверное, переписывать здесь едва ли не большую часть поэмы, поэтому мы позволим себе ограничиться упоминанием лишь о некоторых из них — ну, например, о таких, как описание знаменитого щита Ахиллеса в XVIII песне, которое мы не приводим здесь исключительно из-за невозможности его полного цитирования, или же ночной пейзаж возле Трои — не только сам являющийся иллюстрацией увиденного, но и построенный в поэме по принципу разворачивания уходящих вглубь создаваемого образа ассоциативных рядов-ретроспекций исключительно зрительного порядка:

Гордо мечтая, трояне на поприще бранном сидели
Целую ночь; и огни их несчетные в поле пылали.
Словно как на небе около месяца ясного сонмом
Кажутся звезды прекрасные, ежели воздух безветрен;
Все кругом открывается — холмы, высокие горы,
Долы; небесный эфир разверзается весь безграничный;
Видны все звезды; и пастырь, дивуясь, душой веселится, —
Столько меж черных судов и глубокопучинного Ксанфа
Зрелось огней троянских, пылающих пред Илионом...
(Песнь VIII, стих 553 — 561)

Что касается поэтической образности “Илиады”, то Гомер в ней не просто, как это отмечал еще Гегель, “в высшей степени обстоятелен в описании какого-либо жезла, скипетра, постели, оружия, одеяний, дверных косяков” и прочего, но еще и снабжает свой рассказ массой именно таких мельчайших штрихов, какие человеку, лишенному зрения, вообще не могут быть известны! Среди них, например, такая характеристика опустившегося тумана как упоминание о том, что “видно сквозь оный не дальше, как падает брошенный камень”, и описание поднятых вдали туч пыли, пара над разгоряченными конями, бледности лиц при испуге, седины на волчьей шкуре, следа за колесницей и многого, многого другого. И что характерно, зрительные образы не просто срисовываются с натуры сами по себе, но и еще постоянно подкрепляются дополнительными характеристиками опять же-таки зрительного порядка, как это видно на следующем примере:

Так, как с широкого веяла, сыпясь по гладкому току,
Черные скачут бобы иль зеленые зерна гороха,
Если на ветер свистящий могучий их веятель вскинет, —
Так от блистательных лат Менелая, высокого славой,
Сильно отпрянув, стрела на побоище пала далеко...
(Песнь ХIII, стих 588 — 592)

Более того: даже звуковые характеристики — и те в “Илиаде” имеют тенденцию постоянно усиливаться характеристиками зрительными, благодаря чему эмоциональные интонации переносятся с голосов на мимику: “смотря свирепо, вещал”, “грозно взглянув на него, отвечал”, “так он в слезах вопиял”, — и так далее.

Абсолютно противоположная картина открывается нам в “Одиссее”, звуковая гамма которой насыщена голосами самых разнообразнейших оттенков и интонаций — причем, если для изображения таковых в “Илиаде” неизменно привлекались в помощь еще и зрительные характеристики наподобие сверкающих очей, слез, и проявлений мимики и жеста, то в “Одиссее” все это передается уже чисто голосовым способом. В отличие от “Илиады”, до краёв наполненной лишь фоновым рёвом нескончаемого побоища, в котором раздаются неотличимые одна от другой в своей громогласности речи героев да явно умозрительные грохоты каких-то откровенно бутафорских, по-музейному пустотелых падающих доспехов, “Одиссея” от начала и до конца насыщена тончайшими звуковыми оттенками самого широкого диапазона — здесь и “осторожно сказал”, и “с гневом отвечала”, и “кротко отвечал”, и “негодуя воскликнул”, и “отвечал насмешливо”, и ”дружелюбно сказал”, и “прошептал”, и “дико завыл”, и “слыша тяжкие вздохи”, и “охая, с кряхтеньем”, и множество иных, самых разнообразных проявлений человеческого голоса, показывающих нам, насколько тонко развит слух писавшего всё это. Точно так же, как “Илиада” тонула в зримо-цветовом изображении деталей визуального характера, “Одиссея” тонет в звуках: здесь раздаются песни аэдов, щёлканье, свисты; здесь поют волны под килем, скрипит натягиваемый лук, звенит тетива, жужжит летящий камень, визжит бурав, играет музыка...

Звук вообще является основополагающим “строительным материалом” этой поэмы. Если, к примеру, в “Илиаде” расстояние определялось исходя из понятия исключительно глазомера — то есть “не дальше, как падает брошенный камень”, то в “Одиссее” фигурирует уже тот критерий расстояния, “в каком человечий нам внятен нам голос” (Песнь V, стих 400 и Песнь IX, стих 474).

Штурм Трои

Не менее красноречивым оказывается и сопоставление построения образов, относящихся к описаниям всевозможной утвари, помещений, и граждан и коней. Так, например, если в “Илиаде” здания и строения имеют обычно характеристику чисто зрительного порядка — “пышный дом”, “высокие палаты”, “прекрасный дом”, “высокий терем” и тому подобное, — то в “Одиссее”, как правило, восприятие окружающих комнатаов и строений идет главным образом уже только акустическим путем — через эхо шагов, голосов, гула проезжающей через ворота колесницы и прочего, в результате чего появляются характеристики, говорящие о том, что писатель окружающее не видит, а слышит: “в звонко-просторном покое”, “через портик промчалися звонкий”, “звонко-просторные сени”, “в звонких покоях” — и так далее.

Помимо этого, на использовании звука в “Одиссее” построены уже целые сцены: “на голос” кидает утес циклоп Полифем; целиком на звуковой основе базируется в IV Песне сцена подражания голосам жен Еленой, вышедшей к коню, в котором засели ахеяне, и вообще в “Одиссее” постоянно поют, говорят, играют на музыкальных инструментах — то есть проявляют себя не столько визуально, сколько акустически.

Случайно ли это? Случайно ли исследователь творчества Гомера С.Маркиш писал об отсутствии зрительных портретов в “Одиссее”, а И.Тронский — об отсутствии образов певцов-аэдов в “Илиаде”?..
Думается, что нет, поскольку для автора первой поэмы визуальные образы были недоступны в силу его слепоты, а для автора второй поэмы звуковые образы были второстепенны в силу приоритетности образов зрительных.

И если, таким образом, суммировать это со всем сказанным о двух этих поэмах выше, то нужно будет признать, что они не просто “сложены из другого камня” (С. Маркиш), но имеют глубоко принципиальнейшее различие в самом восприятии мира их авторами: “Илиада” передана главным образом через образы зрительные, а “Одиссея” — через слуховые и осязательные.

Объяснить такую метаморфозу тем, что “Одиссея” является более поздним по отношению к “Илиаде” произведением и Гомер к этому времени успел так серьезно изменить свой художественный способ видения мира, думаю, невозможно. Даже если бы он ослеп после написания своей первой поэмы, память обо всём виденном раньше не дала бы ему так быстро переключиться на восприятие мира только через звук и осязание. Логичнее, пожалуй, предположить и принять ту версию, что эти поэмы написаны двумя совершенно разными авторами — причем, если вспомнить, что предание упорно называет Гомера слепцом, то авторство этого поэта может распространяться только на”Одиссею”, поскольку именно она по результатам нашего анализа оказывается написанной с преобладанием слуховых и осязательных образов над зрительными, что недвусмысленно говорит о слепоте сотворившего ее автора.

Что же касается возможного в таких случаях влияния творческих особенностей переводчиков, то анализ собственного творчества Жуковского и Гнедича, в чьих переводах мы рассматривали поэмы Гомера, показывает, что оба они употребляли и звуковые, и зрительные образы без каких-либо видимых аномалий, так что слепота автора “Одиссеи” — это достояние не перевода поэмы на русский язык, а непосредственно самого подлинника, что, собственно, и должно было следовать из дошедшего до нас из глубины веков предания о слепоте Гомера. Гомера — никогда не писавшего произведения под названием “Илиада”, но написавшего поэму “Одиссея”, что, конечно же, ни в коей мере не умаляет его значения в истории всемирной литературы.

Читайте Афинские новости в Google News (нажать 'Подписаться')

Поделиться ссылкой:

О том, как поделиться
В связи с массовыми нарушениями правил, все комментарии премодерируются.
Последнее изменениеВторник, 10 июля 2018 18:37
Комментарии для сайта Cackle
Наверх

Новости по Email

Не пропусти другие интересные статьи, подпишись:

Я согласен с Политика конфиденциальности

Новостные ленты

Партнеры сайта