Мне часто приходится летать из Афин в Москву, и наоборот. Как правило, попутчики попадаются разговорчивые, интересные. Уж не знаю, почему, но многие из людей, случайно оказавшиеся рядом, рассказывают свои жизненные истории, делятся проблемами, спрашивают совета.
Таким образом, в моем дорожном чемоданчике накопилось множество замечательных рассказов, которые, как мне кажется, являются ярким изображением жизни русскоязычного населения в Греции.
Результатом одного такого дорожного рассказа явилась моя первая книга «Исповедь миллионера». Сегодня же предоставляю на ваш суд новые исповеди моих дорогих попутчиков…
Соседка-арестантка
Она была немного неопрятна, одежда болталась на этой женщине, как тряпка, а глаза с размытой тушью прятались под длинными плаксивыми ресницами. Почти половину дороги она молчала, упорно гладя перед собой и о чем-то думая. Тяжелые мысли проносились в голове моей попутчицы: лоб напряженно морщился, глаза, время от времени моргая, теряли прозрачные слезинки, бесшумно прорывающие мокрые борозды на ее мягкой, отмеченной сеточкой времени щеке.
Мне было неловко наблюдать за чьим-то несчастьем и ничего не делать. Однако, законы полета приучают нас именно к этому: пристегнуться ремнем, поднять спинку кресла и сидеть, тихо и спокойно дожидаясь приземления. Можно, конечно, заговорить с попутчиками, но всегда существует опасность того, что тебя проигнорируют, либо ответят грубостью на неуместное вмешательство в частную жизнь человека.
Моя попутчица заговорила первая:
- Вы не знаете, если паспорт просрочен, то в Россию пустят?
- А у вас российское гражданство?
- Да!
- Тогда должны пустить. Не можете же вы жить на таможне!
- А вы не знаете, когда депортируют – какую печать ставят: красную или черную? А может, синюю?
- К сожалению, не знаю…А почему вас это интересует?
- Да вот, поймала меня полиция. Но мой зять пообещал все устроить, сделать так, что депортацию не поставят. Печать какая-то есть в паспорте, но что она означает – понятия не имею!
С этими словами женщина протянула ветхую, потрепанную книжечку с гордой аббревиатурой СССР, и впилась глазами в мое лицо. Я внимательно осмотрела печать. На депортацию не похоже. Такую пометку ставят в паспортах людей, нарушивших визовый режим и оплативших штраф. Однако, при первой же попытке вернуться в чужую страну, работники консульства язвительно бросают: «Что, вам не хватило того времени, что вы провели в нашей стране? К сожалению, у нас другое мнение. Помочь ничем не можем». Таким образом, подобная печать формально не является депортацией, но фактически приравнивается к ней.
Я объяснила женщине свои соображения, и она, немного помолчав, сказала:
- Что ж, поменяю паспорт и вернусь. А может, что-нибудь в России найду. Вы не знаете, медицинским работникам все так же тяжело живется?
- Приедете – увидите. Я сама столько лет не живу там. Не могу сказать объективно.
- Знаете, у меня жизнь такая…страшная. Мне сейчас так тяжело.
Вера Степановна вырастила красивую, умную, образованную дочку Наташеньку. Девушка отличалась смекалкой. В тяжелые 90-е годы Наташа начала торговать шубами, привезенными из Греции. Бизнес шел весьма неплохо: Наташа одевалась в самые модные одежды, носила изящную обувь и могла на свои удовольствия потратить огромные деньги, и даже не вспомнить о них впоследствии. В Греции у бизнесвумен имелся партнер, который и занимался отбором качественного товара, связями с меховыми фабриками и финансированием «в кредит» Наташиных покупок (если на то была надобность). Молодому греку нравилась бесшабашная русская девушка, в одиночку справлявшаяся с трудностями, которые и многим мужчинам были бы не по плечу. Алексий каждый раз с нетерпением ждал приезда очаровательно партнерши, а она, одарив его широкой белозубой улыбкой и парочкой новых заказов, стремительно исчезала в далекой заснеженной России.
Однако, после кризиса 98-го года Наташа переменилась. Бизнес пошел на убыль – теперь мало кто из прежних клиентов девушки мог позволить себе шикарные качественные меха. Люди старались покупать вещи подешевле, с расчетом. И тогда Алексис услышал просьбу от любимой:
- Возьми мать в Грецию. Ей тяжело в России. Она работящая, умелая, все знает. Она у меня медик. Почти врач!
- А ты не хочешь перебраться в Грецию?
- Полы мыть? – хлестко подкольнула девушка, но задумалась.
- Почему полы? Будешь у меня жить. Захочешь – поженимся, не захочешь – просто живи, пока не решишь, чем дальше займешься.
На следующий день Алексий провожал Наташу в аэропорт. На прощание девушка сказала:
- Через месяц приедем. Вдвоем. Готовься к свадьбе.
Но Алексиса не обескуражил крутой поворот Наташиных планов. Он уже привык к ее способности моментально принимать решения, и знал, что умненькая головка невесты уже подвела дебет с кредитом и остановилась на максимально выгодном варианте.
Через месяц Наташа и Вера Степановна стояли в аэропорту и с удивлением наблюдали за огромным скоплением летящих шаров, на которых крупными буквами по-русски было написано: «Я тебя люблю!». Это был подарок Алексиса в честь приезда невесты. Вера Степановна обрадовалась: видно, хороший парень достался дочке, раз встречает так сердечно. Но Наташа что-то пробурчала в ответ, на ходу поцеловала будущего супруга и быстрым шагом направилась к машине.
Так и потекла их жизнь: своенравная Наташа занималась какими-то закупками, поставками в магазин Алесиса, а он молча угождал ей, старался облегчить жизнь своей теще и лишь грустнел день ото дня, так как жена так и не смогла искренне полюбить его.
А через год дочь Веры Степановны завела себе любовника. Молодые день и ночь проводили вместе, дочь похорошела, повеселела, стала даже поговаривать о покупке квартиры в кредит. Однако, Господь распорядился иначе: во время одной из прогулок парочка влюбленных попала в аварию. Молодой человек отделался переломом ноги. Наташа потеряла жизнь…
Узнав о трагедии, Алексис заперся в комнате и не выходил оттуда почти неделю. Он почти ничего не ел, только пил, пил. Время от времени теща заходила в комнату и пыталась поговорить с ним. Но он смотрел на нее бессмысленным взглядом и не отвечал.
После похорон дочери Вера Степановна устроилась работать «меса» к одному из друзей зятя. Алексис иногда навещал ее, а чаще – передавал вещи, гостинцы, деньги.
- В предпоследний раз мы встретились на кладбище, перед дочкиной могилкой. Я тихо подошла и увидела, как бедный Алексий целует портрет моей беспутной дочки, что-то говорит ей. Он обернулся на шум моих шагов. Его лицо было залито слезами.
- Знаете, лучше бы она жила, чем так. Я все бы вытерпел, она все равно вернулась бы ко мне.
В тот момент Вера Степановна поняла Божью справедливость: нельзя было так обижать этого доброго, тихого человека, как делала ее Наташка…
- А в последний раз мы увиделись в камере предварительного заключения. Когда меня остановили на улице, чтобы проверить документы (которых у меня не было), я поняла, что с Грецией покончено. Я даже подумала, что это – к лучшему. Не любила я эту страну. Погубила она нас – меня и Наташку. Ехали сюда за счастьем, а получили горе горькое…
Вот Алексий, зять, помог мне напоследок: договорился, чтобы я без наручников ехала в аэропорт, заплатил штраф за меня, вещи собрал мои, принес. Обещал все сделать, чтобы мне «депортацию» не поставили. Сказал, что позвонит домой, узнает, как я добралась. И чего моей Наташке не жилось с ним. Такой человек! Золото!
И как она с ними уживается!
Алена Митрофановна – очередная моя попутчица на пути Афины-Москва. Женщина начинает разговор с первой минуты полета:
- Говорят, в Москве очень холодно!
- Да, градусов 20 мороза.
- Я люблю морозы. Не то, что в этой Греции – зимой и летом одним цветом. Зимой еще ничего, а летом давление скачет ого-го. Только каплями и спасаешься! Вот опять на месяц визу поставила, а выдержала лишь две недели.
Из последующего монолога попутчицы выяснилось, что ее дочка – Татьяна – вышла замуж за грека восемь лет назад. Алена Митрофановна раз или два в год приезжает навестить родное чадо, да маленьких внучков – двух мальчиков, семи и пяти лет.
- Знаете, вот еду туда к ним – сердце радуется. Думаю, увижу дочку, наговорюсь с ней, внучат понянчу. А получается все не так, как ожидаешь. Мальчики по-русски совсем не говорят: Танюшкин муж против этого. Говорит, что и греческого хватит с них. Дочка хотела русский канал поставить, так вся семья взбунтовалась. Еще чего! Мало того, что иностранка, так еще и программу чужую поставит!
- А где они живут?
- Недалеко от Навплио. В деревне одной.
- А зять кем работает?
- Водителем на грузовике. Ему предлагали в каком-то офисе сидеть, да ума не хватило. Моя Танюшка, бедная, крутится как белка в колесе: и дом в порядке содержит, и за детьми присмотрит, да и копеечку свою всегда заработает!
А семья его…Вы не представляете! Свекровь как черт из табакерки выскакивает тут же, как к дому подойдешь! Такое впечатление, что она от окон не отходит – все время наблюдает, кто прошел, кто куда посмотрел, кто что сказал. Я знала, что она была против брака сына с моей Танюшкой. Говорила дочке – не надо против его мамаши идти. Но не послушалась меня – вышла! Теперь пусть терпит!
- А она тоже недовольна?
- Конечно! Просто не говорит об этом никогда! Даже гордится, что у нее так все хорошо в жизни складывается. Упрекает, что я не понимаю ее счастья. Убеждает, что большего ей и не надо. А я вижу эту жизнь, и плакать хочется. Все она, бедная, терпит, со всем мирится.
- Может, ей неплохо живется? Она-то привыкла, по-другому все видит.
- Да что там может быть хорошего: по-русски ни слова не скажи – сразу свекровь выскакивает и начинает орать, что здесь, мол, греки, и говорить надо на греческом! Куда Танюша ни пойдет – везде за ней следят. Дети тоже как волчата. Их учат не уважать родную мать и бабку. Дочка разговаривает со мной, а старшенький подходит и говорит: «Говори по-гречески. Мы же – греки!»
Алена Митрофановна грустно смотрела на бескрайний простор за окном , и жаловалась на несложившуюся дочкину судьбу. А мне было жалко ее, не понявшую, как же можно жить вот так и быть…счастливой. Видно, и к счастью нужно привыкнуть…
Не могу ничем помочь!
Моя попутчица (теперь уже на трассе Москва - Афины) не стремилась к откровенному разговору. Она молча погрузилась в изучение бортового туристического журнала. Мне казалось, что всю дорогу мы так молчаливо и проведем время. Однако поведение девиц, сидящих с противоположной стороны не раз заставило нас переглянуться и обменяться понимающими кривыми ухмылками. Три молодые девушки, с ярко раскрашенными лицами, ежеминутно привлекали всеобщее внимание: сначала им захотелось увидеть вблизи демонстрацию использования средств безопасности, вследствие чего несчастному стюарду пришлось повторить инструкцию прямо перед носами непонятливых пассажирок. Чуть позже негодницы потребовали двойной порции вина. Выпив по два стакана красного, девушки решили выпить «нахаляву» и белое. Стюардесса принесла им большую бутылку вина, которую девушки довольно быстро оприходовали.
На обед стюард предлагал пассажирам выбрать блюдо с мясом или с рыбой. Однако капризницам не хотелось упустить дегустацию предложенного. Девушки потребовали обеспечить каждую из них и мясным и рыбным блюдами.
Капризы пассажирок показались мне и моей соседке весьма забавными. Мы обменялись понимающими взглядами, немного улыбнулись и…непринужденно заговорили, будто знали друг друга многие годы:
- Наверное, впервые летят, - предположила попутчица.
- Возможно. Но слишком уж шумно себя ведут.
- А вы уже бывали в Греции?
- Да, я живу в Афинах. А вы?
- Я работаю в Халкидиках. Каждый туристический сезон приезжаю, отрабатываю пять месяцев, и снова в Россию.
- А в России чем занимаетесь?
- Не работаю. До прошлого года помогала дочке с детьми, а потом… - голос попутчицы задрожал, - выгнала она меня на улицу. Сказала, что ей не нужны шпионы в доме…
Мне стало жаль пожилую женщину. Слезы градом катились из ее глаз. Чувствовалось, что она хочет выговориться, облегчить душу словами. Однако, что-то ей мешало.
Ольга Степановна, как звали мою собеседницу, подняла на меня глаза, встретилась с моим сочувствующим взглядом, и вдруг, торопясь и сбиваясь, начала рассказывать.
Дочь моя вышла замуж за обеспеченного человека. Москвича. Жила как у Бога за пазухой: ела, пила, развлекалась, за границей каждый год бывала.
Родились у моей Лильки двое ребятишек – Аленка, старшенькая, и Юрик. Детей Лиля почти не воспитывала. Я с ними и ночами не спала, и по поликлиникам на прививки бегала, и крестила. Леночка даже меня сначала мамой называла, а потом ей отец разъяснил, что мама-то – Лиля, а я всего лишь бабушка.
Как только я потеряла работу, мой зять договорился со своим партнером по бизнесу отправлять меня раз в полгода на сезонные работы. Так я и попала в Халкидики. Работаю там в отеле: то на кухне помогаю, то горничную подменю, то уберусь – работы всегда найдется.
Когда я впервые приехала из Греции, моя дочь подошла ко мне и попросила дать ей денег. Взаймы. Мне было странно это слышать. Как? Олег, ее муж, так хорошо получает, а она у матери последние гроши забирает. Но для дочери не жалко. Отдала я ей от всего сердца. Только немножко оставила себе на пропитание, да детям на подарки.
Жила я в квартире Олега, зятя. Он эту квартиру для ребяток берег, в наследство. А тут я узнаю, что продавать они ее собираются. Пришла я к дочке, хотела поговорить:
- Ребята, что происходит? У вас проблемы с работой? Разве твой муж больше не работает?
Но со мной не хотели разговаривать. Дочка закричала, что я, мол, не в свое дело лезу. Муж ее молчал, но тоже недовольно поглядывал на меня. Только внуки обрадовались бабушке.
В тот год я узнала, что моя дочь и ее муж сидят на игле. Они все так же хорошо зарабатывали, но деньги исчезали из дома, как дым. А еще они почти полностью распродали красивые вещи, сувениры, шикарную мебель и драгоценности, которые так долго собирали. Помню, Лиля гордилась, что у нее такая богатая коллекция изумрудов – ее любимых камней. К моему приезду из Греции даже с Леночки сняли сережки – гвоздики и обменяли их на наркотик.
Когда я летела в Грецию на следующий рабочий сезон – мое сердце было неспокойно. Я расставалась с внуками, и в душе стоял страх. Что-то подсказывало, что опасность близка.
И вот через полгода я снова вижу свою семью: дочь стала похожа на мертвеца, обтянутого кожей, зять напоминал скелет в анатомической аудитории. Только Юрик, здоровый, румяный, стоял возле родителей и радостно улыбался.
- А где Леночка? – поинтересовалась я.
- Она в больнице. У нее что-то с мочевым каналом не в порядке. Жидкость скапливается и не выводится, как это положено.
- Но она никогда не болела!
- Когда-нибудь все начинается!
Я слушала свою дочь, и не могла поверить, что это мать говорит о своей дочери.
- А где она лежит? Я хочу к ней поехать.
- Она послезавтра выписывается. Тогда и увидитесь.
Ни мои уговоры, ни слезы не могли убедить Лилю открыть, где лечат Леночку. Через два дня ребенок действительно появился дома. На мои расспросы девочка упорно отвечала:
- У меня ничего не болит. Просто меня смотрели.
Однако, меж ребер Леночки красовался свежий шрам.
- Так что с ней случилось? – не выдержала я напряжения.
И тут Ольга Степановна истерически зарыдала.
- Они продали ее почку! Ей вырезали почку, чтобы продать и купить на эти деньги наркотики!
- Но это невозможно! – запротестовала я. – Это же надо доказать. Не может такого быть!
- Вот и в полиции мне сказали то же самое. А зять и вовсе выкинул меня из квартиры, обозвал старой дурой, пригрозил наказанием. Не смогла я уберечь Леночку от такой страшной судьбы. Теперь вот Юрик на подходе…
Вот такие истории пришлось мне услышать во время своих поездок. Я не знаю, насколько они правдивы, насколько правы мои собеседницы. А может, это обычные дорожные байки, с помощью которых люди коротают дорогу? Вполне вероятно, что мои попутчицы, расставаясь со мной в конце пути, весело потирают руки: «Еще одна доверчивая нашлась!» Ведь правда, кому не хочется приукрасить свои беды, придумать что-то оригинальное, поразить слушателя трагичными фактами жизни! Остается только надеяться, что милые мои собеседницы действительно немного…приукрасили свои исповеди изрядной долей трагизма.
Илона Таланцева
