Здесь, например, разбросаны знаменитые целебные источники, и все разные – 5 различных составов воды. Под землей Фтиотиды клокочет серный огонь. Как незаживающий след от укуса вампира. Ведь жили же когда-то в густой растительности холмов Ламии (греч. Λαιμός - шея) самые настоящие кровопийцы. Может быть, поэтому чеснок – одна из самых распространенных культур этого сельскохозяйственного региона. Но туристам что – им, бледнолицым, подавай пляжи, пески, полосатые шезлонги, охлажденные напитки. В булькающую серу их не загонишь. Да и летом, когда туристы в основном спускаются на греческую землю, в таком источнике, скорее, сваришься. Серными водами греки пользуются самостоятельно, высокомерно поглядывая в сторону более удачливых прибрежных соотечественников. Правда, Ламия – своего рода российское Бологое, связующее звено двух греческих столиц – каким-то образом умудрилась уткнуться в море. Две морские деревеньки – Агиа Марина и Стилиада – настоящая отрада местных, там у них и кемпинг и рыбалка и успокоение для эго.
Согласно Википедии в Ламии более 50 тыс. жителей, но эти тысячи там не ощущаются. Может быть, из-за типичной особенности всех греческих городков, где жизнь кипит только в центре и только до и после определенного времени. Известно же, что в 14.00 все приличные люди обедают, а затем отдыхают. Ступив с электрички на ламийскую землю, я поинтересовалась как добраться до гущи городской жизни. Афинское ухо уловило особое произношение. В Греции чем северней, тем жестче. Взбираясь ввысь, а Ламия вся – то вверху, то вдруг резко внизу, я порадовалась – спорт в условиях города! Не представляю, как себя чувствуют велосипедисты, ни одного мною замечено не было, но стоянки для велотранспорта и некое подобие велодорожек в городе виднелись. Итак, первое впечатление от Ламии – одышка. Верхний город нависает. Хочется подняться туда, но прохожие предупреждают: только на авто или такси. Ха! Просто внизу еще много дел. Зайди я в город с другой улицы, первые впечатления были бы другими, а так – бесконечные лавки с луком и чесноком. Огромными фигурными вязанками. И цыганское население на службе у супермаркетов и на площадях. Честное слово, афинские цыгане по сравнению с этими – гламурные ребята. День пасмурный, но какой-то светлый. Из тех, когда цвета кажутся особенно яркими и силуэты – четкими. Город цветной. Не серый, не зеленый, а именно цветной. Я усаживаюсь в уединенном кафетерии с кофе и вай-фаем, чтобы узнать – не откликнулся ли кто-то из русских в Ламии. Накануне я рассылала запросы-молнии: не-затруднит-ли-вас-уделить-мне-время-спасибо-извините-пожалуйста. Но нет. Местные меня замечают. Я сижу на уличном диванчике и прячусь за солнечными очками. Всяк проходящий быстро, почти не поворачивая головы, скользит по мне взглядом. Город многотысячный, но новички заметны.
Далее я совершаю паломнический круг от площади Дьяку налево ввысь на холм. Там замечательный ресторан-кафетерий. Можно смотреть на Ламию, как на микросхему. А можно – на соседний, еще более высокий, холм. На нем старинный замок Ламии, он же – часть археологического музея региона. Я некстати вспоминаю вопрос из домашнего задания племянника: в каких греческих городах есть старинные замки? И сейчас мысленно отвечаю: во всех. Со своего холма я спускаюсь по крутому мощеному тротуару, как бы вправо, и дохожу до площади Элефтериас. Антропологический состав радикально другой. Здесь школьники и студенты. Эта площадь негласно считается их площадью. И вся местная, околоплощадная, индустрийка работает на них. Здесь же городская ратуша и добротный собор византийского стиля. С изнанки собор разукрашен аэрозолем – лозунги, требования. Кстати, наскальные лозунги во все греческие города экспортируют Афины. В Ламии тоже молчаливо требуют освобождения анархистских деятелей, таких как Костас Саккас, и мечтают, когда антифашизм, словно дух святой, сойдет на головы жителей.
Русские из Ламии не отвечают, таятся. А мне хочется пообщаться именно с нашими людьми. Начинаю искать их буквально на дороге. «Вы не знаете, здесь где-нибудь есть русский магазин?», - обращаюсь я к прохожим. Одни в страхе убегают, другие пристально ищут во мне инопланетные черты. «Мне кажется, у нас в Ламии вообще нет русских», - резюмирует пожилой господин. – «Я, во всяком случае, никогда не слышал». Не верю, и иду дальше. Исследую самые скушные, «спальные» районы города. Закрытые магазины и таверны с мутными витринами, тысячи желтых объявлений о сдаче в аренду недвижимости – повсеместные для Греции картинки. Начинается дождь. Вновь оказываюсь у железнодорожного вокзала. И прячусь под надежным навесом платформы. Здесь огромные вокзальные часы без стрелок. Ну и что, зато хотя бы цифры есть. Подкатившая электричка вбирает в себя намокших граждан. Румяный контролер, свесившись с подножки, кричит, обращаясь ко мне: «Куда едем, красивая?». «Никуда», - честно отвечаю я. «Есть время, чтобы его терять?», - не унимается контролер. «Сегодня - да», - улыбаюсь в ответ. «Ну тогда садись, поедем на море!», - приглашает мужчина в синей форменной рубашке. Думаю, что это хорошо для кармы, когда контролер приглашает проехать бесплатно и соглашаюсь. Илиас вводит в меня в курс дела: русских, вернее, советских в Ламии много. Правда, большинство покинуло город с наступлением кризиса. В изобильные времена здесь водились прекрасные длинноногие златовласые нимфы, работавшие в ночных барах приятной компанией для мужчин. «Ц-ц-ц!», - вспоминает контролер. – «Сколько красавиц здесь было! Здесь, у меня, в поезде! Здесь многие между городом и деревнями на работы мотаются. Полные вагоны блондинок у меня были. Одни уезжали, другие на их месте появлялись. А теперь-то уж да, конечно, не те времена». Контролер созванивается со своей подругой-украинкой, которая рассказывает, где находится русский магазин. Правда, в этот день он закрыт – среда, сокращенная программа. Будете в Ламии, ищите местный драмтеатр. Рядом с ним найдете гречу и все, что нужно русскому человеку. Мы обсуждаем Путина, Хриси Авги (мой собеседник голосует за эту партию) и возможную покупку греческой «железки» русскими. Вдруг отчетливо понимаю, что все, кто любят Хриси Авги, так же сильно любят далекого северного Путина. Нужно будет об этом подумать.
- Понимаешь, Хриси Авги вовсе не против иммигрантов! – с жаром доказывает мне Илиас. – Вон сзади тебя девчонки. Они албанки. Хорошие девчонки, тебе говорю. Я что? Против них? Да нет же! Пусть живут, работают, только пусть живут по нашим законам.
Через 20 минут после отправления мы прибываем в конечный пункт:
- Вот наше море, - поводит рукой добрый контролер и приглашает волнующимся голосом: Смотри!
Я оглядываю унылый серый берег и серое небо, вырастающее из него. Вежливо соглашаюсь, что море – что надо. Вдруг Илиас замечает тех самых албанок, которых он, несмотря, что за Хриси Авги, очень любит:
- Девчонки, стойте! Вот русский журналист из Афин, расскажите ей скорее, как мы вас любим, и как вам у нас жить хорошо!
Молодые женщины оборачиваются в нашу сторону. И по их взглядам я вижу, что ничего хорошего услышать не придется. Одна из женщина не на шутку заводится:
- Хорошо? Посмотри на мои руки, на мои ногти! Я 20 лет здесь пашу, как ослица, и я 20 лет человек второго сорта. Я честный человек, никогда ничего не украла, я только работаю и только и знаю, что плачУ, плачУ. Каждый год я плачУ им за свои бумаги. Мне за себя обидно, а за своих детей! Уж им-то могли дать документы. Но нет! Их тоже заставят платить или укажут на дверь.
Женщины в растрепанных чувствах убегают. Илиас недоуменно смотрит им вслед:
- Вот это мне сейчас совсем не понравилось, - констатирует он.
- Не обижайтесь, - говорю, - они из-за своих детей расстроены. Из-за того, что родившись в Греции, они все равно всю жизнь будут считаться чужаками.
- А ты спроси у её детей, кто они. Они тебе ответят, что албанцы. Они и сами так считают. Почему же я должен считать по-другому?
- Мне кажется, это относится к спору о курице и яйце. Самоидентификация рождается из общественного мнения или наоборот. Может, если бы греческое общество было готово рассматривать всех родившихся и выросших в Греции детей своими, греческими, то и проблем было бы меньше, и дети бы не задумывались, как себя называть.
- Нет, так не бывает, - упорствует Илиас. – Греком, как и русским, или кем там еще – нужно стать. Вот переженятся эти дети с греками, тогда уже их дети будут греками. По-другому никак.
Я понимаю, что совсем скоро мы скатимся к риторике о капле греческой крови и перевожу разговор на другую тему.
