Потомок Екатерины II и графа Орлова участник греческой революции

Николай Алексеевич Райко (1794-1854 гг.) был побочным сыном А. Г. Бобринского, и состоял в близком  родстве с императорской фамилией. Его отец был внебрачным ребёнком императрицы Екатерины II  и графа Григория Алексеевича Орлова. Находясь на попечении приятеля отца, итальянца, Райко в юности провел несколько лет во Флоренции, где посещал лекции в Падуанском университете. 

На современников он производил впечатление человека образованного. В 1815 г. Николай Алексеевич вернулся из Италии в Россию и поступил на военную службу. Благодаря семейным связям он, получил доступ

 в  аристократические круги Петербурга. 

Графы Бобринские были тогда одними из богатейших и влиятельных семейств. Сыновья А. Г. Бобринского отличались обширными познаниями в области сельского хозяйства, промышленности, финансов, увлекались различными науками и ремеслами. В 1820-х годах это были либерально настроенные молодые люди. 

Военная карьера Райко внезапно оборвалась в начале 1826 г.  В жандармерию, поступали сообщения, что офицеры лейб-гвардии Драгунского полка, где с 1824 г. служил  Райко, собрались у него на  квартире  и, по его инициативе, решили единогласно, «разом» подать в отставку, выразив таким поступком свое недовольство порядками в полку. Почти всех  протестантов вскоре уговорили или запугали,  лишь Николай Алексеевич не изменил своего решения. Райко слыл в высших военных сферах того времени «карбонарием», отчасти потому, что воспитывался в Италии. 

 

Когда же во всех полках гвардии начался арест лиц, замешанных в декабристском движении, командир полка вспомнил о прозвище Ройко и дал ход лежавшей до того у него без движения просьбе об отставке, вследствие чего, увольнение Н. А. Райко подписано было задним числом». Официальная дата отставки Райко — 9 января 1826 года. По-видимому, незадолго до этого, то есть через 20—25 дней после восстания на Сенатской площади, офицеры лейб-гвардии Драгунского полка прибегли к своеобразной форме коллективного протеста, который, скорее всего, носил политический характер, ибо инициатора этой акции заподозрили в причастности к заговору. Возможно также, что выступление офицеров Драгунского полка явилось следствием тяжелой обстановки и репрессий в армии, последовавших за восстанием. Брожение и недовольство в гвардейском полку постарались погасить в самом начале; дело не стали разглашать, избавились от зачинщиков, а непокорного поручика поспешили уволить из армии.

 

Основания причислять Райко, к тем «безвестным декабристам», которые были членами тайных организаций, участвовали в движении и избежали ареста нет.  Идеологически и по связям в обществе он стоял близко к декабристам. Перед нами человек либерально настроенный, склонный к свободомыслию и независимым поступкам, отличавшийся личным благородством, патриот. Поэтому вполне объяснимо его тяжелое душевное состояние в начале 1826 года. К неприятностям по службе добавлялись горечь от трагических событий в стране и сочувствие тем, кто томился в Петропавловской крепости. В гнетущей атмосфере тех месяцев он не находил себе места и решил уехать в Италию, а оттуда тайно перебраться в османские владения, где шла борьба греков за свою свободу. 

 

Греческая революция 1821-1829 гг. получила широкий отклик среди общественности Европы, вызвав к жизни филэллинское движение. Английские и американские филэллины поехали  в Грецию и находились  на службе её правительства; их примеру последовали и французы. В России с большой симпатией и сочувствием следили за героической борьбой греков за независимость. Собирались денежные пожертвования в пользу пострадавших «единоверных братьев». Некоторые молодые люди горели желанием отправиться на Балканы, чтобы оказать помощь восставшим. Среди энтузиастов были и будущие декабристы (на К. Ф. Рылеев, В. К. Кюхельбекер, П. Г. Каховский, И. Д. Якушкин, а также А. С. Пушкин. Известный славянофил А. С. Хомяков в 17 лет убежал из дома, надеясь пробраться в Грецию, но был задержан. Чтобы уехать в далекую Элладу, русскому человеку надо было не только располагать значительными средствами, но и получить «дозволение» царского правительства, а оно не собиралось допускать участия своих подданных в борьбе на стороне греческих революционеров. 

 

Несмотря на эти трудности, Райко удалось осуществить то, что он считал моральным долгом русских людей, — принять личное участие в борьбе греков за независимость. Позднее, излагая мотивы, побудившие его тайно уехать в Грецию, он на первый план выдвигал свое воодушевление «греческим делом». «Не скрою, однако, от вашего превосходительства, — писал Райко Бенкендорфу, — что меня сильно возбуждали вести о воинских подвигах наших единоверцев, и я не был равнодушен при мысли о том, что в этой завлекательной борьбе приняли участие лица изо всех образованных народов мира... Итак, настоящим побуждением к моему 

прибытию в здешнюю страну было (я не должен более скромничать) чувство народной чести. Мне хотелось избавить мою родину от нарекания в том, что ни один из сынов её не явился по доброй воле на помощь

к своим собратьям». Эти благородные мотивы привели Николая Алексеевича в Грецию. В то же время поступок отставного поручика явился своеобразным вызовом правительству Николая I. Именно так были восприняты царем действия Райко. 

Добравшись до Греции в начале 1827 г., Николай Алексеевич поступил на службу греческого правительства. Он принял  участие в неудачной экспедиции Фавье, Шарль Николя на остров Хиос. С приходом к власти в Греции президента Каподистрии, Райко был назначен комендантом крепости Паламиди, в Нафпионе, а  затем военным комендантом порта Патрас и его округи, исполнял эту должность в течение полутора лет, а в 1830-1831 гг. занимал пост главного начальника артиллерии и директора Центральной  военной школы. В лице И. Каподистрии, избранного в 1827 г. президентом страны, Райко нашел покровителя и друга. «Я не жалуюсь на мое положение здесь, — писал он. — Президент оказывает мне самое лестное уважение, и я могу сказать без притязаний, что пользуюсь некоторым доверием в стране». Но это обстоятельство порождало и свои трудности. Находившиеся в Греции иностранцы, поддерживаемые своими правительствами, опасались Райко, относились к нему подозрительно. Николай Алексеевич оказался вовлеченным во внутреннюю борьбу, которая обострилась в молодом государстве. Симпатии греческого президента к русскому филэллину основывались на некоторой духовной близости этих двух либерально настроенных деятелей, к тому же Райко добровольно участвовал в войне греков за национальное освобождение, проявляя самоотверженность, и преданность «греческому делу». Он как бы олицетворял для ориентировавшегося на Россию Каподистрии дружеские контакты и помощь, которая ожидалась греками от «единоверной» великой державы. 

 

 

Когда через несколько лет после смерти первого греческого президента готовилась к печати его корреспонденция, Райко передал для публикации восемь адресованных ему писем от 1829-1831 годов. Он оставил у себя лишь письма Каподистрии, которые были интимными по содержанию. Семейство Райко после его смерти не разыскало этих писем или не захотело предоставить их для публикации в «Русском архиве». Семь из числа опубликованных писем Каподистрии к Райко — ответы на донесения последнего в период исполнения им должности военного коменданта Патраса. Президент сообщал о практических мероприятиях правительства, о внешнеполитических делах, своих сношениях с союзными державами. Он спрашивал мнение Райко по военным вопросам и отвечал на его соображения по внутренним проблемам, побуждая адресата высказывать их и впредь. Одно из писем касалось, например, ликвидации традиционно закрепленных привилегий, которыми пользовались в греческих землях во время османского господства, так называемые приматы, сопротивлявшиеся общественно-политическому объединению греческих земель. Соглашаясь в принципе с необходимостью устранения таких привилегий, Каподистрия доказывал, что это произойдет не в результате административных мер, а лишь вследствие распространения просвещения, введения законности и т. д. Последнее письмо Каподистрии, обнаруженное в кабинете президента уже после его убийства, предназначалось для Райко. Согласно желанию последнего, оно было опубликовано без имени адресата. 

 

Русский филэллин намеревался тогда уехать из Греции, и Каподистрия выражал «удовлетворение», «безграничную признательность» в связи с его отказом от всякого вознаграждения за службу. «Это как

бальзам для моей постоянно напоенной горечью души», — писал президент. 

 

Николай Алексеевич стал очевидцем событий 27 сентября (9 октября) 1831 г. в Навплионе, когда у входа в церковь св. Спиридония президент Каподистрия был убит. Вместе с комендантом города Альмейдом, он пытался предотвратить беспорядки и анархию, которые грозили тогдашней греческой столице. После этого  Райко недолго оставался в стране — он уехал в начале 1832 года. К этому времени Греция была уже независимой. Победа России в войне с Турцией и Адрианопольский мир (1829 г.) обеспечили успех греческих борцов за национальное освобождение. В феврале 1830 г. державы — участницы Лондонского договора (Россия, Англия и Франция) провозгласили Грецию самостоятельным королевством, но в значительно город Патры крепость урезанных границах. 

 

В то время Райко и начал хлопотать о возвращении в Россию, но встретил отказ в получении паспорта на въезд. Узнав, что он «изгнан из дорогой родины», которую любил «до предубеждения», Николай Алексеевич обратился с прошением к начальнику III Отделения. Последнему одновременно написал Каподистрия. 

 

Он просил «повергнуть к стопам императора» просьбу Райко, человека «смирного и твердого». Получить прощение Николая I, ожесточенного и напуганного революциями во Франции и Бельгии, польским восстанием, оказалось делом нелегким. Не помогли похвальные аттестаты российских флотоводцев, находившихся в Средиземноморье, и даже заступничество греческого президента. К тому же в обращении к Бенкендорфу 

Райко не очень-то заверял в своих верноподданнических чувствах, более того, он спрашивал, в чем его, собственно, обвиняют. 

 

В ноябре 1831 г. о деле Райко было доложено Николаю I. Разрешения на его возвращение в Россию «не воспоследовало», ибо «офицер сей, будучи русским подданным, вступил в иностранную службу без дозволения своего правительства и подлежит за сие строжайшему по законам суждению, от которого, по  отзыву его императорского величества, не могут освободить его ни представляемые им побудительные причины столь предосудительного поступка, ни даже похвальные отзывы о поведении и действиях его в  Греции графа Каподистрии и адмиралов графа Гейдена и Рикорда — и сие тем более, что он, как полагать должно, вовсе не чувствует важности преступления своего; ибо вместо просьбы о прощении изъясняет в письме своем к вашему высокопревосходительству более удивление свое о том, что въезд в Россию для него воспрещен». Некоторое время спустя Райко обратился с прошением прямо к царю, изъявляя готовность искупить «свою вину» солдатской службой. Российский поверенный в делах в Греции П. И. Рикман, со своей стороны, в письме министру иностранных дел К. В. Нессельроде поддержал просьбу Райко. После этого Николай I разрешил Райко возвратиться на родину и поступить на военную службу «прежним чином».

 

В середине 1832 г. тот добрался до Одессы, а в конце января следующего года С. А. Бобринская сообщала  мужу, что Райко отправляется в один из полков в Грузии — так Бенкендорф определил его назначение. 

 

Николай Алексеевич стал поручиком Нижегородского драгунского полка, стоявшего в урочище Карагач. Конечно, не было случайностью, что там он сблизился с некоторыми из сосланных на Кавказ декабристами, в особенности с историком и литератором А. О. Корниловичем, который после нескольких лет каторги и  заточения в крепости нес солдатскую службу на Кавказе. Райко предложил ему «дружеские свои услуги», и снабжал ссыльного книгами.

 

Райко и ссыльные декабристы Корнилович, В. М. Голицын, А. А. Бестужев-Марлинский оказались близкими по духу и взглядам людьми. Атмосферу, царившую среди них, выразительно передает Корнилович, рассказывая о приезде Бестужева-Марлинского: «Вдруг совсем неожиданно явился среди нас мой добрый Александр.

В нашей однообразной жизни... его приезд был событием чрезвычайным: мы не знали, как его угостить, где посадить; говорили между собой день, говорили ночь, слушали друг друга и не могли наслушаться». 

 

Именно Райко попросил Корниловича «описать эпоху своей политической жизни». Так была начата работа  над теоретическим трудом, который, по утверждению Голицына, «мало касался самих событий, а более 

обсуждал нарождение в обществе либеральных мыслей». Можно представить себе неоценимое значение, которое имело бы подобное исследование непосредственного участника событий и историка. Но оно осталось незавершенным: в августе 1834 г. Корнилович умер, а рукопись его затерялась. Дружба с Райко  способствовала и тому, что Корнилович в последний год своей жизни увлекся темой борьбы балканских  народов за национальное освобождение. Он перевел на русский язык для «Московского телеграфа» книгу немецкого историка Л. Ранке «Die serbische Revolution» (перевод не был опубликован и также затерялся), проявлял большой интерес к событиям в Греции. Ссыльный декабрист стал внимательным слушателем  рассказов Николая Алексеевича о греческой революции и, в свою очередь, уговаривал его заняться написанием мемуаров о пребывании в Греции. Когда Райко подготовил статью об убийстве Каподистрии, Корнилович  перевел её на русский язык и послал редактору «Московского телеграфа» Н. А. Полевому для напечатания. 

По цензурным соображениям, или из-за закрытия журнала правительством в 1834 г. статья не была тогда опубликована. 

 

Неизвестно, занялся ли в дальнейшем Райко записью своих воспоминаний о Греции. Единственным дошедшим до нас его публицистическим произведением, посвященным национально-освободительной войне греков, оказалась «Записка об убиении графа Каподистрии», изданная много лет спустя. Она состоит из двух частей. Вначале подробно описываются события в Навплионе с момента покушения на президента до казни одного из убийц. Во второй части делается попытка определить причины трагического происшествия, исходя  из особенностей общественно-политической обстановки, сложившейся в стране к моменту окончания национально-освободительного восстания. Автор как бы ведёт собственное расследование дела об убийстве президента, ибо, по его мнению, в ходе следствия, производившегося греческими судебными органами, были допущены серьезные упущения из-за политических соображений. Версия Райко об истинных виновниках преступления была распространённой. Он утверждал, что существовал заговор, который тайно вдохновлялся французским поверенным в делах («резидентом») Руаном (Руеном) и некоторыми находившимися на  греческой службе французами. Так думали многие современники и в Греции и в России, подобные соображения высказывались в печати. Райко же как непосредственный участник этих событий поставил своей целью собрать улики, раскрыть подоплеку поведения Руана и его соотечественников, самих убийц, нашедших убежите в доме французского «резидента». Конечно, эти улики подбирались к уже мысленно утвердившейся версии, и «расследование» велось человеком далеко не беспристрастным. Но воспроизведённая им картина событий впечатляет, обвинения выглядят обоснованными. Политические и личные враги президента среди самих греков, поощряемые присутствовавшими в стране иностранцами, превратили горцев-майнотов Мавромихали, имевших личные счеты с Каподистрией, в свое орудие — такова версия Райко о причинах трагического конца Каподистрии. 

 

В «Записке» анализируются причины серьезных затруднений греческого правительства и возникшего недовольства им, которое привело к антиправительственным выступлениям, ярко воспроизводятся картины

быта майнотов. Статья пронизана чувством глубокой скорби по поводу гибели Каподистрии как выдающегося государственного деятеля. К сожалению, «Записка» Райко осталась малоизвестной историкам (в том числе греческим), биографам Каподистрии. 

 

Незадолго до кончины Корниловича Райко, выйдя в отставку, уехал из Карагача и поселился в Одессе, основное население которой составляли греки.

 После возвращения в Россию он не терял связей с греками друзьями и сослуживцами, и получал от них письма. Многие  из приезжавших в черноморский порт греческих купцов и моряков считали своим долгом побывать у него.

 

 В 1841 г. греческое правительство наградило Райко орденом «за заслуги, оказанные им службою своею во время войны за независимость». В дальнейшем Райко, человек деятельный, всегда стремившийся принести 

какую-то общественную пользу, увлекся распространением в Южной России шелководства, которое как подсобный промысел должно было способствовать увеличению доходности крестьянских хозяйств. Он отдал много сил и средств, чтобы внедрить эту отрасль в экономику. 

 

Судьба Н. А. Райко — прогрессивно настроенного человека, близкого к декабристам, достаточно необычна. Мн Это был один из тех людей, которые не мирились с атмосферой, воцарившейся в России после разгрома восстания на Сенатской площади. Он рискнул тайно отправиться на Балканы и принял участие в борьбе  греков за национальное освобождение. Своей деятельностью в Греции и затем в России он способствовал расширению дружеских русско-греческих связей.